Книга
Политические отношения, процессы и технологии: технологии эффективной политики
Экспериментальное учебное пособие разработано в соответствии с государственными образовательными стандартами высшего профессионального образования по специальностям и направлениям "Политология", "Международные отношения", "Зарубежное регионоведение". Предназначено для подготовки бакалавров и магистров. В пособии представлены процессуальные и технологические характеристики постсоветского пространства, особенности политических изменений, основные субъекты политического процесса в современных условиях. Рассматриваются сущность, содержание, опыт, актуальные проблемы развития и приоритеты технологий политической деятельности в контексте современных политических процессов. Раскрываются теоретические аспекты политических отношений, процессов и технологий, а также практическое применение технологий эффективной политики в российских выборах 2016 года. Пособие подготовлено российскими и польскими политологами, знакомит российских будущих и нынешних политологов и специалистов в смежных областях с современными теоретическими и методологическими достижениями польских политологов, а польских коллег - с российскими. Учебное пособие представляет интерес как для студентов, так и для преподавателей в области политических наук и регионоведения, а также смежных общественно-научных и гуманитарных дисциплин высших учебных заведений.
В данной главе речь идёт о том, как политическая оппозиция использует протестные поверхности для актуализации своих полиитческих месседжей. Автор приводит ряд примеров, показывающих практику политического протестного письма на постсоветском пространстве.
Первые страницы истории доктрины международного частного права уходят своими корнями в позднее Средневековье и начинаются с глоссаторов. Впервые вопросы коллизий разнонациональных законов были поставлены, когда на Западе Европы наряду с унаследованным римским правом стали зарождаться самостоятельные городские законодательства. Интенсивный торговый оборот повлек за собой возникновение коллизионных проблем. Эти коллизии еще нельзя назвать международными; пока это только межобластные коллизии, но именно они стали объективным фактором зарождения науки МЧП. На рубеже XII–XIII вв. перед юристами уже во всей своей полноте возник вопрос – какое право применить к конкретному, осложненному иностранным элементом правоотношению. В конце XI – начале XII вв. в Западной Европе начался процесс рецепции римского права. Итальянские города-государства приняли систему римского права в качестве общего «естественного закона». Современная наука международного частного права (как и вообще вся наука права) выросла на почве изучения римского права. В принципе, глоссаторы ставили перед собой одну задачу – определить, применимы ли статуты данной общины к иностранцам. Считалось, что на основе римского права, которое имело приоритет над местным правом и являлось общим для всех городов, суды имели право применять статуты других городов при регулировании отношений с участием иностранцев. В период возникновения статутного законодательства проблема коллизий между различными статутами не имела широкого распространения и глоссаторы мало интересовались вопросами о столкновении статутов. Исходя из представления, что статут обязывает только его создателей, они не видели и не допускали возможности конфликта между статутами различных территориальных союзов. У глоссаторов были «излюбленные» места в Кодификации Юстиниана, к которым они предпочитали приурочивать свои учения. Для учения о столкновении статутов таким излюбленным местом сделалась первая конституция Кодекса Юстиниана, помещенная в первом титуле и носившая название «Об утверждении веры в Святую Троицу». Текст конституции был привлечен как доказательство правила о неприменимости к иностранцам местных статутов и к нему была сделана известная глосса, ставшая, согласно общепринятому мнению, колыбелью науки международного частного права. Эта глосса вошла в знаменитую «Глоссу Аккурсия».
Предлагаемое пособие построено по принципу конструктора, помогающего учителю создать собственное занятие, использовать материалы для проведения лекции, организации работы в группе, обсуждения острых проблем общественной жизни, анализа документов, работы с понятийным аппаратом.
В статье рассматриваются проблемы влияния внешних условий при оценке эффективности государственного сектора методом Data Envelopment Analysis. На примере системы здравоохранения в российских регионах в 2011 г. проводится сравнительный анализ современных методов учета внешних условий. Предлагается перспективная методика коррекции оценок эффективности, полученных методом DEA. Несмотря на преимущества DEA-анализа как инструмента оценки эффективности государственной власти, его применение связано с рядом методологических трудностей. Учет нескольких факторов, влияющих на эффективность, требует применения более сложных методов, наиболее перспективным из которых является кластеризация изучаемых DMU по набору признаков и построение локальных границ производственных возможностей. Применение регрессионного анализа для коррекции оценок в настоящее время требует более глубокого изучения, поскольку не исключена возможность появления систематических ошибок в коррекции. Наиболее перспективным подходом представляется сочетание коррекции исходных показателей и кластеризации, дополненное многостадийным анализом. Рассмотрение нескольких стадий преобразования ресурсов общества в общественно полезный результат позволит локализовать слабые стороны работы государственной организации.
В данной статье автор рассуждает о выборе между бунтом и подчинением, который периодически делает человек. Выбор человека зачастую вступает в конфликт с самой властью, которая заинтересована в предохранении от делегитимации с помощью создания политических институтов, функции которых призваны обеспечивать консенсус между обществом и властью. Но деятельность данных институтов не может быть до конца эффективной, потому как невозможно полностью удовлетворять потребности человека в справедливости. Автор рассуждает по поводу оправдания нравственного выбора человека, выбирающего путь бунта. Проблемы бунта и подчинения обладают особой актуальностью, ввиду объективности как самой власти, так и её диалектической оппозиции – сопротивления. Используя метод политической герменевтики, и обращаясь к текстам политических философов, интересовавшихся данной проблемой, автор пытается разобраться в причинах этического выбора человека. Автором отмечается неизбежность сопротивления любым инициативам власти, потому как сопротивление выступает неотъемлемой частью самой власти. Выбор конкретного человека в пользу либо бунта, либо подчинения, также связывается с конкретной политической ситуацией, актуализирующей выбор человека в пользу той или иной стратегии поведения. Значительно увелчивают склонность к выбору радикальной модели поведения политические трансформации, в период которых увеличивается неопределённость и появляются надежды на собственные силы. Наоборот, периоды политической стабильности существенно снижают необходимость в сопротивлении, вынуждая человека делать выбор в пользу конформных моделей взаимодействия с властью.
Публикация перевода главы из книги «Мужественность в Америке: Культурная история», написанной американским социологом Майклом Киммелом.
Автор книги - известный российский юрист-государствовед и политолог - предлагает новую концепцию анализа истории и современной жизни России. В книге последовательно рассматривается ряд критических "перекрестков" российской истории, начиная с ХVII века и до сегодняшнего дня. В кульминационные моменты борьбы двух типов социального мышления - системоцентризма и персоноцентризма - определялось направление развития страны на следующий период и, в частности, тип взаимоотношений человека и политической власти, что во многом формировало трагический, с точки зрения судеб человеческой личности, характер российской истории. Основываясь на разнообразных источниках, включая поэзию, художественную прозу, мемуары, автор показывает преемственность и динамику развития многих явлений нашей общественно-политической жизни. Книга создана на стыке нескольких наук - политической философии, права, истории, социологии, психологии, написана в жанре научной публицистики и обращена к широкому кругу читателей, ищущих ответы на острые вопросы сегодняшнего дня, когда будущее вновь открыто для разных сценариев развития.
Круглый стол, посвященный проблемам развития гражданского общества в России, состоялся в конце 2011 г. В дискуссии приняли участие известные политологи, социологи, историки и философы.
Популярная геополитика и новая мифология
В современном русском дискурсе термин "геополитика" понимается в нескольких пересекающихся значениях. Это не только фрагмент истории политической мысли первой половины 20 века, но и политическая теория как идеологический инструмент пропаганды и контр-пропаганды.
За сорок лет вектор понимания этого фрагмента менялся: в 1962 году "геополитика – лженаучная фашистская "теория", призванная оправдать агрессивную политику империализма географическими факторами. [...] Германский фашизм возвел геополитику в государственную идеологию, с помощью которой, в частности, оправдывал свою политику расширения "жизненного пространства", то есть захвата чужих территорий и порабощения народов, ради установления мирового господства. Ныне геополитика служит идейным оружием западногерманских реваншистов".[1]
В 1995 "Геополитика – политологическая концепция, согласно которой политика государства, в основном внешняя, предопределяется географическими факторами (положение страны, природные ресурсы, климат и др.)".[2]
В одном из самых либеральных изданий периода "оттепели" – "Философской энциклопедии" (1960) – историческая динамика геополитики уточняется так:
"Современные американские геополитики стремятся доказать, что в немецко-фашистской геополитике имеется рациональное политико-философское зерно, пытаются перестроить эту доктрину и использовать ее для обоснования агрессивных планов США. В попытке обосновать агрессию они договариваются до признания всех форм насилия, включая самые разрушительные войны. Много внимания геополитики уделяют вопросу об относительном географическом положении США и СССР. Дж. Киффер (Kieffer J.E. Realities of World Power, 1952; Strategy of Survival, 1953) использует геополитические идеи для запугивания мнимыми "агрессивными тенденциями СССР", якобы вытекающими из его географического положения в центре евразиатского материка, и для провозглашения руководящей роли США в мире. В последнее время наблюдается возрождение геополитики в Западной Германии. С 1951 года снова выходит "Zeitschrift für Geopolitik", отражающий интересы реакционных элементов в промышленных и военных кругах ФРГ. Новое в современных немецких геополитических теориях заключается в их "наднациональной" космополитической окраске и в "гуманистической" фразеологии. Немецкие геополитики требуют создания "единой Европы", в которой Германия играла бы роль гегемона".[3]
В одном из многочисленных политологических словарей середины 1990-х годов дается такое объяснение семантическому движению "геополитики" от официальной советской идеологии к посоветскому пониманию:
"Геополитика – одно из фундаментальных понятий теории международных отношений, характеризующее место и конкретно-исторические формы воздействия территориально-пространственных особенностей положения государств или блоков государств на локальные, региональные, континентальные и глобальные международные процессы. Историческое становление геополитики связано с исследованием роли географического фактора в жизни общества, прежде всего с концепциями географического детерминизма. […]
Систематизацию географических факторов в политико-военных процессах геополитика осуществляет, рассматривая государства как надбиологические организмы, для существования которых требуются "естественные границы и жизненное пространство", что вело к натурализму, антиисторизму и служило оправданию агрессивной политики: фашистской – в период между двумя мировыми войнами (К.Хаусхофер), а затем – Североатлантического блока (Н.Спикмен и другие). Вместе с тем, события второй мировой войны выявили многоплановость проявления пространственно-географических показателей при развертывании сил Антигитлеровской коалиции. Поэтому правомерны и остаются актуальными идеи английского географа и геополитика Х.Маккиндера о необходимости анализа мирового распределения сил и разработки вариантов его последующей динамики (1942 г.)".[4]
Словарная статья завершается изложением военного содержания понятия геополитики, в том числе "геополитического профиля" различных видов вооружений.
Геополитический аспект был в той или иной мере присущ и советской политической теории. В соответствии с нею, СССР являлся одновременно и продуктом естественно-географического развития (естественного прирастания государственной массы), и результатом сознательного продвижения идей нового общественного строя. Противоречивость картины мира, которой оперировала официальная доктрина, состояла в необходимости сочетать естественно-научный детерминизм с иногда мистическим визионерством и вненаучным произволом оперирования с предметом (идеология).
Геополитика как публицистическая банальность
Непосредственно граничат с категорией "геополитики" две другие ключевые для русского дискурса 1990-х годов категории: "геостратегия" и "конспирология". В связи с событиями роспуска СССР в 1990 году можно предположить, что геополитический подход представляет собой публицистический метод, с помощью которого определяется или стимулируется готовность большинства населения страны принять нынешнюю реальность государственного устройства и нынешнюю культурно-историческую фазу как результат естественно-исторического развития. С другой стороны, геополитика, продолженная в геостратегию и конспирологию, легитимирует возможную новую миссию для кардинально уменьшившейся в размерах страны.
Геополитический подход к стране и как "надбиологическому агенту", и как к естественно-научно определяемому и измеримому продукту не означает разрыва с идеологической картиной мира, сохраняя то же не устранимое противоречие между двумя претензиями идеологии – быть и наукой для объяснения конкретных причин всего сущего в материальном мире как единственной и неотменимой реальности, и руководством для произвольного изменения этой самой реальности.
В этой точке всякая идеология граничит с мифологией, в которой законченная картина мира достигается тем, что нынешнее состояние мира объясняется в повествовании как последнее следствие предшествовавших метаморфоз (этиологические и генеалогические мифы). В идеологическом предписании противоречие между детерминизмом исторического процесса и идейно-политическим управлением этим процессом устраняется с помощью инструментализированных легенд (например, об истории формирования марксизма в России из "трех источников и трех составных частей"), мифологем (например, жертвенность и нравственная чистота чекиста) и даже тотемов (например, мертвые герои – от Ленина в мавзолее до Котовского, скачущего с "пробитым сердцем" в стихах М.Светлова).
Геополитика между идеологией и мифологией
Предпосылкой для анализа мифологической составляющей концепта "геополитика" в постсоветской политике является определение соотношения мифа и идеологии в политическом дискурсе вообще. Я исхожу при этом из следующей рабочей гипотезы.
Миф преобразует неясности, трудности, несовершенства мира в убедительные, хотя и не обязательно правдоподобные, но постоянно подтверждаемые в своей истинности смысловые единицы. Повествовательная природа мифа-слова обеспечивает необычайную гибкость, с какой один и тот же сюжет, образ или предмет может восприниматься и как явный вымысел (например, рождение Афродиты из семени оскопленного Урана), и как универсальный социальный закон (семейная жизнь богов, почитание родителей и т.п.), и как основа религиозного культа (напр., Приапа).
Идеология приспосабливает те же многообразные внешние обстоятельства к определенной политической программе. Поскольку практическая политическая целесообразность является аналогом истинной картины мира, а настоящей реальностью идеолог считает лишь свою размещенную в более или менее неопределенном будущем социально-политическую цель, то характер пути к этой цели, или идеологический маршрут, имеет право меняться по мере изменения ландшафта.
Для того, чтобы эти изменения можно было представить как восстановление более "правильной", более "научной" картины мира, на основе которой была бы возможна рациональная, внятная политическая линия, политический мыслитель должен либо демонтировать идеологию, рационализировав весь наличный набор инструментов, либо обратиться к хорошо зарекомендовавшей себя в прошлом и настоящем мифологической картине мира.
Два пути эти не обязательно исключают друг друга в практической плоскости. Так, можно декларировать деидеологизацию, на деле и мифологизируя старые идеологические практики, и выстраивая новые идеологические комплексы. Адресатом этой деятельности в обществе масс-медиа является не только узкий круг политического класса, но самые широкие круги пользователей СМИ. Поэтому для удобства целесообразно говорить о популярной геополитике.
Законность сосредоточения внимания именно на ней я вижу и в том, что авторы иной раз самых экзотических концепций за последние несколько лет стали политическими советниками известных деятелей РФ, а официальным публичным обоснованием решений по частным административно-экономическим вопросам нередко объявляются именно геополитические соображения.
Основные положения популярной геополитики
Основным тезисом, поддерживаемым популярной геополитикой, является утверждение противоестественности распада советского государственного образования. Центральным топосом общественного дискурса является неколониальный и тем самым неимперский характер российского государства в истории последних нескольких столетий. Поэтому судьба российского государства - предмет пограничной с геополитикой области - конспирологии, или эзотерического учения, реконструирующего историю как сеть заговоров, сплетенную для уничтожения этого государства. Представляют особый интерес три аспекта банализованного геополитического подхода к нынешнему статусу РФ в России: территориальный, популяционный и военный. Популярная геополитика представляет нынешнее административно-территориальное устройство как источник опасности потому, что этно-конфессиональная неоднородность РФ, согласно распространенному мнению, подрывает укорененное в общественном сознании представление о ценности единства и однородности, или административный эгалитаризм.
Одна из главных забот популярных геополитиков - территориальные притязания сопредельных стран. Хотя на официальном уровне территориальные претензии к РФ имеются только у дальневосточных соседей - Японии (четыре острова Курильской гряды) и Китая (три острова на Амуре и Аргуни), однако, популярная геополитика считает предметом территориальных притязаний все проблемные области, сложившиеся в пограничье между Россией и другими странами. Проблемой нового государственного строительства России для популярных геополитиков является их опасение того, что легитимность нынешнего статуса границ страны может быть оспорена. Часть этого пограничья в сущности лежит на территориях, которые в популяционном отношении воспринимаются как нуждающиеся в особой защите эксклавы собственно России. Российская Федерация переживает также сложные миграционные процессы, политическое значение которых противоречиво, а в рамках популярной геополитики сводится к паре "утечка мозгов – натиск нежелательных мигрантов".
Весь вышеизложенный набор представлений можно рассматривать, либо - переходя к политологическому анализу различных его компонентов, либо - уходя к разного рода мифологическим процедурам обращения с предметом: популярная геополитика содержит в себе возможности развития в обоих этих направлениях.
Популярная геополитика: развилка политической науки и мифологии
В сжатом виде можно сказать, что политологический анализ потребовал бы для каждого пункта детализации, демографических, демоскопических, макро- и микроэкономических данных. Мифологические же операции потребовали бы сосредоточения на возможностях персонификации, выделения констант, опоры на неизменные, "извечные", "от века присущие" геополитическому субъекту - "России" черты.
Подробная экспозиция предмета популярной геополитики позволяет увидеть, что в ней содержатся обе возможности. В той или иной мере, по-видимому, даже самый сухой и деловой политологический анализ неизбежно будет содержать в себе мифологический субстрат: описание любого события как смены "начал" ("рождений", "пробуждений") и "концов" ("смертей", "распадов"), а также возможных "возвращений" ("возрождений", "воскрешений"), а также принудительный характер сопоставления по многообразным осям сходства (мифологический изоморфизм), - уже одних этих возможностей довольно, чтобы не требовать и от самого строгого научного анализа свободы от мифологических "примесей".
Ключевым для мифологической процедуры актом является создание средствами языка не усматриваемой обычным глазом сущности, наделяемой признаками живого существа. Этой сущностью в геополитическом контексте является оживший образ страны. В тот момент, когда на место абстракции - анализируемого территориально-государственного образования - подставляется сверх-субъект (ср. выше "надбиологический организм"), можно и нужно говорить о мифологии.
Опорными точками для порождения влиятельного мифологического образа являются согласие больших групп людей в том, каковы наиболее общие черты и признаки образа, а также в том, что образ в целом переживает непредвиденную трансформацию. Пока базовые представления популярной геополитики не пришли в движение, мифологический образ неподвижен. Он - часть психической природы человека. Его естественное состояние - довление себе. Когда же изменения в жизни общества на определенной территории приводят к заметным миграциям и к перечервичанию границ, самодовлеющий образ вступает в противоречие с чередой происходящих событий. При этом новизна происходящего воспринимается как противоестественность, как неспровоцированное насилие против естественного порядка вещей. Поскольку единодушие в таких условиях находится легче единомыслия, наиболее активные из "популярных геополитиков" могут поддаться добросовестному искушению предъявить мифологический образ как альтернативу аналитической картине, а исполнение разработанного ими сценария, социального действия выдать за естественное развитие событий.
Структуру возникающего в рамках этой процедуры – создания мифологического образа – рассмотрим на двух примерах – российском и узбекском.
Противоестественность нынешнего положения вещей и война как способ его преодоления
Итак, центральным мотивом популярной геополитики в отношении нынешнего статуса РФ как государства, не выяснившего вполне, где именно лежат его границы, является "противоестественность" этого положения. Один из первых советников нынешнего президента РФ Владимира Путина - президент Фонда эффективной политики Глеб Павловский - представляет одну из форм популярной геополитики - разновидность социал-дарвинизма. В инструктивном письме, распространенном на сети 20 ноября 2002 под названием "Нужен субъект национального усиления", Павловский, отталкиваясь от 140-летнего юбилея публикации Чарлзом Дарвином "Происхождения видов", отрицает возможность "спонтанного вырастания" нужной стране политической линии. Предлагая рассматривать Россию как коллективный организм, или органическую среду, Павловкий требует отказаться от "выстраивания наших стратегий от самих себя, от собственной идеологии, от собственных позиций, от собственного потециала". Неважно, какая у вас идеология, важно, что вы действуете, первым поднимаете лежащий на большой дороге мандат и начинаете операции над обществом, не спрашивая ни о чем бессильных членов этого общества.
Отталкиваясь от данности "среды", Павловский объявляет главными действующими лицами российской политики "инициативников": само слово это Павловский, как он уверяет, впервые узнал из мемуаров Путина. "Инициативник", в интерпретации Павловского, - это человек, готовый, ввиду отсутсвия собственно политических решений, а главное - ввиду отсутствия политических структур для получения таких решений, - быстро начать войну. При этом образцом России ("нашим образцом", по словам Павловского) должны выступить США, присвоившие себе мандат на проведение глобальной политики с единственной целью проведения во всем мире своих интересов.
"США, которые вечно оказываются не там, где мы хотели бы их видеть, первыми воспользовались мандатом. И воспользовались им со всей силой того потенциала, который и обнаружился-то только тогда, когда они стали действовать в рамках этого мандата", - пишет Павловский.
Сверхценной идеей Павловского является восстановление глобального поведенческого паритета с США. Поскольку времени и ресурсов для постепенного наращивания потребного потенциала нет, необходимо сделать символическое усилие в этом направлении. Павловский утверждает, что у общества есть некий "силовой запрос", на который Путин ответил в 1999 году, фактически объявив Россию находящейся в состоянии войны.
"Борьба идет на выживание, и война - это аспект мировой конкуренции сегодня", - пишет Павловский.
За прошедшие три года, Россия, по признанию Павловского, не смогла "перестроить партийную систему в достаточной степени для того, чтобы она отвечала задачам конкурентоспособности России". Другими словами, сама Россия как единство общественных и государственных институтов, до сих пор не является полноценным политическим субъектом. Им по-прежнему являются только прорвавшиеся в Кремль "инициативники", остановившие процесс становления гражданского общества, начатый в первое посоветское десятилетие.
Обращаясь к среде, которую он считает источником, откуда возникнет "субъект национального усиления", Павловский предлагает ей "поставить и сформулировать политическое проектное задание и построить недостающее общественное лобби, недостающие инструменты и организации, которые смогут стать субъектами силы и помогут стать субъектами силы политическим организациям, объединениям предпринимателей и, в конечном счете, государству".
"Субъект усиления", по его словам, "не может быть выстроен в бюрократическом пространстве, а также в сегодняшней конфигурации деловой среды". Где же находит Павловский "субъекта усиления"? Оказывается, таковым может быть только "гражданское общество, которое теперь, как черта с рогами, все бросились отрицать".
Мифологическое ядро популярной геополитики
Пересказанный текст Глеба Павловского содержит лишь два образа, представляющие собой растолковываемые метафоры общественного процесса. В первом случае автор, поправляя "кого-то из политиков, кажется, Явлинского", говорит, что не так опасно устанавливать на старый автомобиль авиационный двигатель, как авиационные тормоза, да еще "такие, как на "Шаттле". После гибели американского корабля в феврале 2003 года примененная Павловским метафора "механизма торможения" приобрела новую принудительную выразительность. Однако, сама по себе эта техническая метафорика - не более мифологична по своей сути, чем и в другом случае появления художественного образа, а именно - уподоблении "гражданского общества" "черта с рогами", само существование которого "все бросились отрицать": здесь мы имеем дело даже с отрицанием такой образности как неуместной в политологическом разговоре. Иначе говоря, Глеб Павловский сделал всё возможное для того, чтобы памфлет "Нужен субъект национального усиления" воспринимался как сугубо рациональный, научно-практический документ.
Между тем, этому документу присущи все основополагающие признаки мифологического трактата. Субъектом высшего порядка должна выступить "конкурентоспособная Россия", которой необходимо напрячь все свои силы, дабы встать вровень с главным геополитическим конкурентом - Соединенными Штатами Америки. Для этого нужно одно - взять мандат на войну - подобно тому, как это делают во всем мире американцы. Сам этот волевой акт за Россию совершили три года назад заговорившие от ее имени "инициативники". Сделано это было в ожидании чудесного мифологического эффекта - "инициативники" должны были заставить "Россию" породить подобных им деятелей "в бюрократическом пространстве, а также в сегодняшней конфигурации деловой среды".
На практике "инициативники" ввергли страну в войну с пока не подсчитанными даже приблизительно людскими, моральными и материальными потерями. В своем нерасчлененном мифологическом пространстве Павловский предъявляет претензии за это - "рогатому черту" - не существующему пока, по его словам, гражданскому обществу. И - дает указание никак не определяемым "общественным организациям", "общественным субъектам" найти не существующего "субъекта национального усиления".
Миф открывает возможность для социального действия без обращения к политии
Опасность мифологического подхода к социальным процессам состоит не в том, что миф - менее точная оптика для изучения общества и государства, чем политическая наука. Можно сказать даже больше: наглядность, быстрая усвояемость мифологического образа, проницаемость для него всех общественных слоев, - это такой ресурс, которым политические активисты, называющие себя "политтехнологами", воспользовались именно потому, что он обеспечивает возможность социального действия без какого бы то ни было обращения к политии. Миф о внеположном общественным структурам "субъекте усиления" - это альтернатива политического субъекта.
В конце 1980-х Глеб Павловский полагал, что альтернативой однопартийного государства могут стать миллионы субъектов самодеятельного хозяйствования, из которых сам собой вырастет сильный политический субъект. Когда выяснилось, что политическая субъектность в России зависит от "одного сильного человека", харизматически репрезентирующего политику, активисты заняли позиции на подступах к занимаемому сильным человеком месту. При этом общество, признавшее такой порядок вещей и принявшее мифологический образ за адекватное описание своего государственно-политического бытия, легко стало объектом манипуляции: сначала отождествив харизматического лидера с "Россией", оно потом легко объявило его же "продавцом" и "предателем" России.[5]
Несмотря на рациональное позиционирование, "субъект национального усиления" из меморандума Павловского оказывается в гораздо большей мере мифологическим персонажем, чем политическим концептом. В конце 1990-х Глеб Павловский думал, что альтернативой сильного политического субъекта могут стать силовые ведомства, силовая бюрократия, из недр которой сам собой, по праву перехваченного у всех остальных мандата, в чудесном блеске встанет "сильная Россия". Мифологический элемент – гипостазирование страны как "надбиологического организма" – едва ли устранимая составная вспомогательная часть любой политической технологии, которая должна в простой и пластичной форме мобилизовать слабо рефлектирующее общество. Миф невозможен без сильного действующего сверх-лица. И "субъект национального усиления", откуда бы он ни пришел, чтобы налечь на нерасчлененное и деполитизированное общество, это чистый продукт мифологии.
Новый Узбекистан, или что общего между Тимуром, Иоанном Безземельным и Бенджаменом Франклином?
Другой пример практического применения мифологической геополитической модели на пост-советском пространстве – элементы новой политической доктрины в одной из южных стран-наследниц СССР. Основу учебника истории Узбекистана с древнейших времен до V в. нашей эры, вышедшего на русском языке в Ташкенте в 2001 году[6], составляют многочисленные сведения по археологии и древней истории той территории, на которой с 1991 года существует современный независимый Узбекистан. Механизм построения новой идентичности Узбекистана выглядит следующим образом:
"31 августа 1991 года Узбекистан провозгласил свою независимость. 1 сентября объявлено Днём независимости Республики Узбекистан. 18 ноября 1991 г. в республике принят закон "О Государственном Флаге", а 2 июля 1992 г. – закон "О Государственном Гербе". 29 декабря 1991 г. был избран первый Президент независимой Республики Узбекистан – Ислам Абдуганиевич Каримов. 8 декабря 1992 г. была принята Конституция нашего государства, а 10 декабря 1992 г. – закон "О Государственном Гимне". Всё это стало первыми шагами нашей независимой родины. Откуда же мы знаем о самой древней истории нашего края? Ведь письменности в те далёкие времена ещё не было. Самым распространённым источником по истории края древнего периода являются материалы, добытые при раскопках археологами. С появлением письменных источников становится намного легче восстанавливать события прошедших тысячелетий…"[7]
Итак, основная задача учебника – сделать незаметным шов в той точке, где история современного Узбекистана, отсчитываемая от нескольких конкретных дат 1991-1992 года, сшивается с тысячелетней историей территории, объявляемой историей "наших предков":
"Сегодня это страна с 22-миллионным нселением, в которой проживают люди многих национальностей. Население Узбекистана прошло долгий и славный исторический путь. Люди осваивали пустыни, строили города и сражались с многочисленными врагами, возводили прекрасные здания и раскрывали тайны звёздного неба… Изучая историю нашей республики, вы убедитесь, что народы Узбекистана оказали заметное влияние на всю мировую историю и внесли много нового и самобытного в общую историю народов всей планеты. Традиции и мечты наших предков воплощаются сегодня в реальные дела."[8]
Итак, с самого начала уклоняясь от простейших вопросов, например, о том, независимость от кого или от чего обрёл Узбекистан в 1991 году, авторы учебника внушают подросткам представление о поступательном историческом движении, о том, что нынешнее состояние и нынешний статус государства, в котором те живут, есть результат многих столетий борьбы "людей" с "многочисленными врагами".
Эмоциональная суггестия (мы – прямые наследники людей древности, наши предки – массагеты, саки др. – успешно сражались с врагами) – вступает в противоречие с каждой следующей главой, а в центр повествования выдвигаются отдельные легендарные эпизоды (Томарис, засунувшая в бурдюк с кровью отрубленную голову Кира, пастух Ширак, казненный Дарием и т.п.). Ключевая тенденция при этом – как отрицательные оцениваются походы, в ходе которых та или иная область современного Узбекистана включалсь в качестве провинции в состав большой империи, как положительные – формирование в том или ином регионе самостоятельного государственного образования. Соответствующим образом названы и разделы: "Развитие ранней государственности на территории Узбекистана", "Борьба народов Средней Азии против Александра Македонского", "Образование самостоятельных государств на территории Средней Азии".
С другой стороны, с удовлетворением указывается на достоинства воинов из числа саков, массагетов, хорезмийцев или бактрийцев, сражавшихся в составе персидского войска во время греко-персидских войн. Необычайная гетерогенность среднеазиатского региона и тот факт, что Узбекистан как государственное образование – это продукт прежде всего советской истории, вытесняются из поля зрения школьника двумя рядами символов, представленных как в тексте, так и в цветной вклейке в книгу. Первый ряд – символика современного Узбекистана, герб и флаг, затем следуют такие изображения: "На заре человечества", "Войско А. Македонского (sic!) в походе", "Спитамен", "Томарис", "Саки и массагеты перед боем", "Гончар за работой", "Кир Второй".
Таким образом, визиотипически история Узбекистана предстаёт как череда сменяющих друг друга правителей. В учебном пособии для 5 класса "Путешествие в мир Конституции"[9] флаг республики, представленный на вклейке учебника истории, объясняется так: "Символика Государственного флага Республики Узбекистан продолжает лучшие традиции, свойственные флагам могущественных держав, существовавших на территории нашей страны. Небесно-голубой цвет на флаге – символ голубого неба, чистой воды. Лазурный цвет почитаем на Востоке, его избрал когда-то для своего знамени и Сахибкиран Амир Темур. Белый цвет – символ мира и чистоты и т.д."[10]
Имеющий место в Республике Узбекистан политический культ Тамерлана (1336-1405), основавшего в Самарканде, по-видимому, самое могущественное и опасное для всех своих соседей государство на территории Средней Азии, становится понятен именно в контексте геополитической концепции учебника истории. Не только скрепляющим государственное единство символом политической субъектности, но и закрепляющим статус Узбекистана как региональной сверхдержавы в бывшей советской Средней Азии, не могли бы стать ни Авиценна, ни Алишер Навои. Грузило государственнической легитимации ныне действующего руководства Узбекистана должно быть заброшено как можно глубже в историю – в те времена, когда Россия даже отдалённо не приблизилась ещё даже к низовьям Волги и Кавказу, тогда как владыка Самарканда успел разорить Багдад, Дамаск и Алеппо.
Миф о прародителе нынешнего государственного устройства подан в "Путешествии в мир Конституции" не без изящества:
"В средние века в законодательстве некоторых европейских стран появляется новое понятие – "основной закон". [...] В XIII веке английский король Иоанн Безземельный подписал "Великую хартию вольностей", которая утверждала, что власть должна опираться только на закон… И это происходит не только в Европе. В Средней Азии выдающийся полководец и государственный деятель Амир Темур в XV веке издает свое знаменитое "Уложение". [...] Однако, это все еще были только сборники законов и правил. Первая конституция, написанная в виде единого основного закона, появилась в конце XVIII века в Соединенных Штатах Америки [...], одним из создателей которой был американский государственный деятель и ученый Бенджамен Франклин (1706-1790)".[11]
Следует сказать, что "Путешествие в мир Конституции" является в высшей степени полезным, хорошо написанным и приводящим рациональные аргументы в пользу законопослушного поведения пособием. Лишь там, где абстрактные рассуждения уступают место конкретным историческим лицам и событиям, становится ясно, что подмалёвком картины мира является здесь новая политическая мифология.
Выводы
В статье рассмотрен современный геополитический дискурс в пост-советских государствах на предмет выявления в нём нового мифологического элемента. Меморандум Глеба Павловского о "субъекте национального усиления" отталкивается от мифологического представления о государстве как "над-биологической личности". Развертывание основных тезисов работы строится как обслуживание поиска такой личности и как попытка угадать её возможное гипостазирование в той или иной конкретной социально-профессиональной среде.
Учебные пособия Республики Узбекистан, формируют у школьников новую картину мира, в которой их страна должна быть центром политического мироздания. Эта картина содержит два мифологических в своей основе конструкта – телеологический и тотемический: уложенный в территориально-хронологическое русло поступательный путь развития увенчался созданием нового государства, завещанного "нашими предками"; мифическим прародителем современного Узбекистана объявлен Тамерлан. Отсылка к этому имени выводит государственность Узбекистана из российско-советского круга влияния и помещает ту в контекст англо-саксонских правовых ценностей. Таким образом, замещение советского мифа о происхождении СССР происходит с помощью другой мифологической конструкции, становление которой еще не закончилось.
[1] Бородин Е.И. (сост.). 500 слов. Краткий словарь политических, экономических и технических терминов. М., Издательство ЦК ВЛКСМ "Молодая гвардия". 1962. С.31.
[2] Макаренко В.А. (сост.). Краткий словарь современных понятий и терминов. М., "Республика", 1995. С.82. По существу, это дословное повторение определения из стандартного немецкого словаря "Geopolitik, die Lehre vom Einfluß des Raumes und der Bevölkerung auf den Staat und die politischen Vorgänge" (Der Volksbrockhaus. Deutsches Sach- und Sprachwörterbuch für Schule und Haus. 9., verbesserte Auflage. Leipzig, Brockhaus. 1941. S. 239).
[3] Семенов Ю. Геополитика: В кн.: Философская энциклопедия. М., 1960. Т.1. С.350.
[4] Аверьянов Ю. И. (редактор-составитель). Политология. Энциклопедический словарь. Издательство Московского коммерческого университета. 1993. С. 58-59.
[5] См. иллюстрации к кн. Гусейнов Г. "Карта нашей Родины": идеологема между словом и телом. Хельсинки, 2000, с.201-243.
[6] Сагдуллаев А.С., Костецкий В.А., Норкулов Н.К. История Узбекистана (с древнейших времен до V века нашей эры). Учебник для учащихся 6 класса. Ташкент, "Шарк", 2001. 240 с.
[7] История Узбекистана, с.15-16.
[8] История Узбекистана, с.15.
[9] Костецкий В.А., Ташпулатова М.А., Тансыкбаева Г.М., Асадова Э.С. Путешествие в мир Конституции: учебное пособие для 5 класса. Ташкент, "Шарк", 2001. 96 с.
[10] Путешествие в мир Конституции, с.24-25.
[11] Путешествие в мир Конституции, с.30-31, 34.
Данная книга открывает линию учебников для старшей школы по курсу обществознания. Специфика курса состоит в том, что он ориентирован на изучение жизни общества в современном глобальном мире. В этом учебнике авторы сделали акцент на человеческом факторе: опираясь на новейшие научные исследования, они рассматривают человека в разных аспектах его общественной жизни. Которая сама, в свою очередь, преобразуется под влиянием глобализации.
Сборник включает статьи участников международной научно-практической конференции «Экономика и управление: проблемы и перспективы развития», прошедшей 15-16 ноября 2010 г. в г. Волгограде на базе Регионального центра социально-экономических и политических исследований «Общественное содействие». Статьи посвящены актуальным вопросам экономической, управленческой теории и практики, изучаемыми учеными из разных стран - участниц конференции.
Переводы классики по разделам экономической науки (ВЕХИ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ МЫСЛИ), учебники экономические, справочные и методические материалы, книжные серии, экономическая терминология
Анализ современного общества, пронизанного медиа, ведется с позиций этнометодологического подхода и представляет собой попытку ответа на кардинальный вопрос: что представляют собой наблюдаемые упорядоченности событий, транслируемых массовыми посредниками. Исследование ритуалов идет по двум основным направлениям: во-первых, в организационно-производственной системе медиа, ориентированной на постоянное воспроизводство, в основе которого лежит трансмиссионная модель и различение информация/неинформация и, во-вторых, в анализе восприятия этих сообщений аудиторией, представляющей собой реализацию ритуальной, или экспрессивной, модели, результатом которой является разделенный опыт. Это и означает ритуальный характер современных медиа.
В данной научной работе использованы результаты, полученные в ходе выполнения проекта № 10-01-0009 «Медиаритуалы», реализованного в рамках Программы «Научный фонд НИУ ВШЭ» в 2010-2012 гг.
Представлены результаты кросскультурного исследования взаимосвязи социального капитала и экономических представлений у русских (N=150) и китайцев (N=105). Выявлены различия в социальном капитале и экономических представлениях русских и китайцев. В обеих группах социальный капитал позитивно взаимосвязан с «продуктивными» экономическими представлениями и большинство взаимосвязей схожи по своей логике, однако существуют и культурная специфика.