Гуманитарные науки

На основе новых архивных источников и редких газетных публикаций в книге рассматривается рецепция литературного классического наследия в СССР в 1930-е годы. В центре исследования - история советского "присвоения" Шекспира, который превращается в знаковую фигуру, обладающую мощным ресурсом необходимых эпохе идеологических и политических смыслов.

В сборник вошли работы участников конференций "Психотерапевтические путешествия: теория и практика" (Самара-Подгоры, 2019) и "Одушевленный ландшафт: развитие человека и территории" (Нечаевские выселки-Москва, 2020), посвященные диалогу личности и культурного ландшафта. Издание ориентировано на широкий круг практиков и исследователей трансдисциплинарной области на стыке психологии, философии, гуманитарной географии, геопоэтики, свободного движения, sight-specific arts, развития сообществ и территорий.

Исследование посвящено широкому спектру проблем культуры, искусства, архитектуры, кино, дизайна и политической репрезентации модернизма, постмодернизма и метамодернизма, рассматриваемых в качестве актуальных реалий современности. Мозаика и столкновение этих «аттракционов» становится пространством анализа и моделирования новой культурной ситуации XXI века.

В книге представлены главные прозаические тексты Мандельштама – «Шум времени», «Феодосия», «Египетская марка», «Четвертая проза» и «Путешествие в Армению» — то, что мы условно назвали «большой прозой». Это «проза поэта», но весьма специфическая: ее перекличка с мандельштамовской поэзией очевидна, хотя и не с первого взгляда. Четыре из пяти «проз» выходили при жизни Мандельштама, между 1925 и 1933 годами, из них три — даже дважды. Цензура при этом основательно покорежила только пятую прозу — «Путешествие в Армению». «Четвертая» же от цензуры никак не пострадала: она была настолько неподцензурна, что проторила себе дорогу к читателю, минуя периодику — исключительно через самиздат и тамиздат. Книга представляет текстологически выверенный свод произведений, снабженный подробным комментарием, созданным специально для настоящего издания.

Это книга об эго-документах (документах личного происхождения) и книга из эго-документов. Эмпирическую ее основу составили 12 уникальных дневников военного времени, написанные представителями широкого типологического спектра участников и жертв войны — двух красноармейцев в действующей армии (особиста и штрафника), одного коллаборанта, трех военнопленных, четырех остарбайтеров и двух лиц, переживших оккупацию, в том числе одной узницы гетто. Снабженные необходимым научным аппаратом, эти же дневники являются полноценными автономными публикациями, насыщенными неизвестными или малоизвестными событиями, деталями и ракурсами. Сами по себе такие документы — необычайная редкость, и их авторы, несомненно, услышали в себе зов истории и испытали сильнейшую внутреннюю потребность в их ведении.

В центре внимания автора - Выборгское воззвание (10 июля 1906 г.) депутатов распущенной Первой Думы. В монографии рассматривается история подготовки, составления, подписания текста, а также его практические последствия, но что еще важнее – интеллектуальные и институциональные основания этого документа, в которым отразились правовые концепции своего времени, представления о власти и революции, о конституции и парламенте, наконец, эмоции многочисленных участников этой драмы – и в Думе, и в правительственных кругах. В книге содержится уникальная информация, почерпнутая из материалов российских и зарубежных архивов, позволяющих по-новому взглянуть на историю начала XX в.

В монографии представлено комплексное исследование феномена столичности и обобщены работы политических географов по изучению столичных городов. Авторы подходят к столичности не с точки зрения социально-экономических функций, а с позиций их символического значения. Обозначены идентифицирующие признаки центральности, приведен обзор функций, выполняемых столицей, описана авторская типология столиц. Исследование открывает новую страницу в политической географии, связанную с привлечением семиотических правил в трактовку пространственных явлений. Столицы, самое яркое воплощение пространственных отношений в государстве, с позиции семиотики представлены как особые знаковые системы, что позволило авторам новым и оригинальным способом осветить данный феномен. В качестве кейсов выбраны Самара и Вологда, Бонн и Иерусалим, а также Рамалла. Конструктивистский подход к столичным городам и комбинация методов политической географии, социальных наук и семиотики открывают новые возможности классификации и интерпретации сущностных особенностей символических и реальных столиц. Для политологов, географов, международников, специалистов в различных областях семиотики.

Книга посвящена феномену терроризма в Российской империи во второй половине XIX — начале XX веков. В сжатой форме дается история этого явления во временной перспективе, прослеживается мотивация различных террористических группировок, психология отдельных их представителей. Предлагается объяснение причин перехода радикалов к терроризму, выясняется, почему власть реагировала на теракты тем или иным образом, как реакция власти меняла траектории развития террористической деятельности.


Послевоенные десятилетия стали периодом "посольского бума" в архитектуре. По воспоминаниями советских архитекторов, процесс проектирования посольств отличался от их опыта работы над другими объектами. Архитектоу предоставлялась относительная свобода в плане технологий, материалов и художественных решений, поэтому здесь, казалось бы, как нигде, он имел возможность создать произведение оригинальное и запоминающееся. Но эта свобода была сопряжена с дилеммой, характерной для такого рода сооружений: должно ли здание взаимодействовать с реальным пространственным контекстом города и культурным контекстом принимающей страны в целом и вопрощадть этот контакт в архитектурных формах или, подобно зеркалу, отражать архитектурную реальность собственной страны? Как дипломатично ответить на этот вопрос - каждый архитекторо выбирал сам.

В монографии на примере комментариев «платных троллей», а также на художественном и психопатологическом материале разбирается тезис Гуссерля «мир как действительность всегда есть». Феноменология и критика идеологии встречаются в пространстве философии литературы. Исследование сопровождается полевым материалом (интервью с выпускниками философских факультетов — «платными комментаторами») и дискуссией с современными русскоязычными философами.

Это первая современная иллюстрированная книга о Главном здании МГУ. Автор провел масштабную кампанию, в ходе которой ему удалось собрать огромное количество архивных материалов, схем и рассказов жителей города. Именно в этом здании появились первые стеновые панели, кондиционеры и скоростные лифты. Чудеса инженерной мысли воплотились в реальность тогда, когда у большинства москвичей даже не было горячей воды! В книге описана впечатляющая история строительства высотки, ее архитектурные особенности и устройство, собрано множество фотографий фасада и интерьеров. Также не забыты отдельные выдающиеся личности, благодаря самоотверженному труду которых главное здание МГУ стало одним из символов нашей столицы.

История участия во Второй мировой войне стран Европы, Азии, Северной и Латинской Америки, Ближнего Востока

Сборник научных статей посвящается памяти выдающегося ученого-антиковеда, заслуженного профессора МГУ имени М. В. Ломоносова В. И. Кузищина (1930—2013), и приурочен к 90-летию со дня его рождения. Тематический подбор статей, вошедших в сборник, отличается исключительной широтой и разнообразием изучаемых вопросов и проблем, находясь в русле трех заявленных в названии направлений научного поиска: экономика, право, власть в древнем мире.
Издание предназначено для специалистов по истории древних цивилизаций, преподавателей и студентов университетов, а также всех, кто интересуется историей.
Эта книга, ставшая плодом первого международного семинара (2015) в рамках проекта Plato Dialogue Project, является также первой в одноименной серии Oxford University Press. Заявленная цель проекта PDP заключается в том, чтобы стать «центральным исследовательским форумом в платоноведении». Таким образом, диалог «Филеб», считавшийся некогда «скрюченным и узловатым», открывает новую книжную серию, попадая вместе с тем в число наиболее «творческих» и «глубоких» философских трудов, сравнимых разве что с «Государством» Платона и «Никомаховой этикой» Аристотеля. Статьи, представленные в сборнике, во многом стремятся оправдать такую характеристику, показывая новаторские решения позднего Платона в области диалектики, онтологии, космологии и этики. Но хотя «философская дискуссия», действительно, получилась достаточно разнообразной и насыщенной, за ее пределами остались многие вопросы историко-философского контекста, которые могли бы пролить свет на печально известные «узлы» этого загадочного диалога.
В статье рассмотрен процесс восприятия оптических и проекционных технологий Запада в Японии XVIII–XX вв. Эти заимствования обеспечили развитие кинематографа, телевидения, других современных медиа. Кинематограф был завезён в Японию в конце XIX в. и быстро приспособлен к культурным особенностям страны, однако несмотря на существенное влияние традиционного японского театра, литературы и живописи, кино в Японии во многом продолжает ассоциироваться с культурно-эстетическим влиянием Запада. Встрече японцев с киноаппаратом предшествовало их знакомство с телескопом, фотоаппаратом, микроскопом, камерой-обскурой, волшебным фонарём, другими западными изобретениями. Распространение этих приборов способствовало установлению в Японии ассоциативной связи между странами Запада и процессами механизации оптики, усовершенствованием методов видения, что в свою очередь повлияло на специфику восприятия кинематографа. Волшебный фонарь (laterna magica), получивший широкое распространение в Европе XVIII–XIX вв. и положивший основу для развития большинства современных проекционных аппаратов, был завезён в Японию дважды: во второй половине XVIII в. (через Нагасаки) и после реставрации Мэйдзи (1868), когда был принят курс на форсированную вестернизацию страны. Волшебный фонарь эпохи Эдо, получивший название уцуси-э, воспринимался исключительно как массовое зрелище, элемент низовой, городской культуры развлечения, в то время как мэйдзийский волшебный фонарь гэнто: активно использовался властями в образовательных и пропагандистских целях. Кинематограф в Японии унаследовал обе традиции волшебного фонаря, а также их терминологию. Иероглиф ся (уцусу), используемый для обозначений эдоского волшебного фонаря уцуси-э, мы находим в термине «движущиеся картинки» (кацудо: сясин), используемом в Японии 1900-х – 1910-х гг. для обозначения кинематографа. Пришедшее ему на смену на рубеже 1910-х – 1920-х гг. слово эйга тоже было заимствовано из терминологии волшебного фонаря, только уже мэйдзийского – словом эйга именовались в эпоху Мэйдзи стеклянные слайды, используемые во время лекционно-просветительских представлений фонаря гэнто:. В статье прослеживаются основные вехи развития волшебного фонаря в Японии, анализируется влияние его терминологии на формирование социального статуса кино в Японии, указываются дальнейшие перспективы изучения японских визуальных медиа в контексте их взаимодействия с «западной» культурой видения.
Сюжетом настоящей статьи стали съезды, организовывавшиеся представителями различных профессий (техниками, врачами, учителями) в преддверии Первой русской революции. На основании изучения документов четырех наиболее статусных и многолюдных публичных собраний авторы приходят к выводу, что они стали местом встречи неземской интеллигенции с деятелями земского движения, приведшей к рождению политического класса. Цель статьи состоит в том, чтобы на основании анализа документов общественных съездов (дневников, отчетов, резолюций и пр.), материалов периодической печати и политического сыска, освещавших их работу, показать эволюцию, которую они претерпевали. Показано, что из смотров достижений отдельных отраслей народного хозяйства (науки и техники, медицины и народного образования), подтверждавших признание государством их значения, съезды превращались в акты демонстрации самостоятельной позиции профессиональных деятелей по значимым вопросам профессиональной и общественно-политической повестки дня, в каналы мобилизации общественного мнения в направлении конституционного реформирования самодержавного строя и идейной подготовки Первой русской революции. Съезды содействовали вовлечению неземской общественности в работу по преобразованию бюрократического строя в правовое государство, а сословного российского общества – в гражданское. Общественные съезды кануна 1905 г. явились важной вехой в раз- А. Туманова, А. Сафонов Конституционные реформы начала XX века 327 витии в России освободительного движения и символизировали его переход на стадию так называемого «нового либерализма». Для него были характерны преодоление монопольного положения земцев в либеральном движении и вовлечение в него различных профессиональных групп российской общественности, привлечение общественного мнения к вопросам участия общества в принятии политических решений. Историческое значение профессиональных форумов, по мнению авторов, состояло также в том, что они оказали воздействие на правящую элиту: донесли до нее общественные представления о насущных социально-политических преобразованиях и обеспечили участие общества в выработке стратегии их проведения. Проблематика профессиональных съездов начала XX в. находится на стыке целого ряда направлений современного исторического знания: политической и социальной истории, истории идей, истории профессий. Между тем она не стала до сих пор предметом комплексного изучения специалистов, ввиду чего авторами восполняется историографическая лакуна.
Мемуарный роман В.С. Баевского вобрал в себя ранее опубликованные автобиографические повести и очерки. При этом «Роман одной жизни» является единым мнемоническим повествованием, в центре которого – образ ученого. «Роман одной жизни» – автобиографическое повествование, объединяющим стержнем которого является образ нарратора и его история. Автобиографический повествователь связывает все уровни мнемонического текста, так как объединяет в себе конкретного автора, рассказчика и героя. Повествование мемуарного романа реализует нарративную стратегию жизнеописания, а вероятностная картина мира складывается из описания реальных исторических событий и испытаний, которые преодолевает герой. В романе создается время памяти, где прошлое не только неразрывно связано с настоящим, но и продолжается в нем. Центром нарративной стратегии является нарратор. В мемуаристке в образе нарратора объединяются категории конкретного автора, «я» – повествуемого и «я» –повествующего. В «Романе одной жизни» история и образ нарратора формируются на основе личных документов: дневник автора и переписка с поэтами и учеными. Авторская установка на документальность истории свидетельствует также об объективизации повествования. Несмотря на автобиографизм, стилистически повествование строится на дистанцировании нарратора от конкретного автора. Одна их самых важных составляющих образа нарратора в «Романе одной жизни» – попытка ухода от эгоцентричного повествования, свойственного для автобиографии. Доминантой чертой нарратора является лирическое начало, ощущение себя как поэта-лирика.
Проект посткоммунизма – идеология, теоретическая концепция и программа реформ, принятая в странах Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) и России после крушения коммунистических диктатур в ходе демократических революций 1990-х гг. ХХ в., определявшая легитимность политических режимов эпохи «перехода к демократии». Основу идеологической программы посткоммунистической трансформации составил ряд положений:
1) либеральная идеология и основанная на ней доктрина прав человека как высшее достижение общественной мысли должны утвердиться в странах региона; 2) методом этого утверждения выступает рецепция либеральной концепции общественного договора — доминирующих моделей западного конституционализма, основанных на них экономических и политических институтов; 3) снятие ограничительных барьеров экономической и политической конкуренции ведет к формированию рыночной экономики, полноценной многопартийности, парламентаризма и демократической консолидации на основе ценностей либеральной политической культуры; 4) этот процесс развивается спонтанно, выражая имманентные потребности общества, хотя и предполагает целенаправленные усилия новых демократических элит по формированию правовых рамок, институтов и процедур; 5) результатом преобразований станет безальтернативный выбор общества в пользу либеральной демократии — демократическая консолидация, гарантирующая устойчивое конституционное развитие.
Эти положения либерального проекта, определявшие легитимность преобразований, подкреплялись логикой текущих политических процессов – последовательным вступлением постсоветских стран ЦВЕ в ЕС и НАТО (2004 г.), высшей точкой и символическим выражением которых стало общее обсуждение Конституции ЕС[1] и принятие Лиссабонского договора 2007 г.[2] В течение десятилетий, последовавших за демократическими революциями 1989 г., никто не ставил под вопрос реализуемость плана – речь шла только о моделях и технологиях его осуществления, позволявших выделить разные группы стран по мере близости к цели и того, насколько они справились со «школьным заданием» — освоением рекомендаций более продвинутых стран по созданию рыночной экономики, демократии и парламентаризма.
Однако по прошествии 30 лет со времени крушения коммунизма проект посткоммунизма порождает острую идеологическую и политическую полемику на фоне растущих разочарований в его реализации, утраты «картины будущего» в странах ЦВЕ и вообще на постсоветском пространстве. Констатируется выраженный консервативный тренд, вписывающийся в теорию больших циклов конституционного развития. Большой посткоммунистический цикл включает фазы отказа от прежних конституционно-правовых форм (эпохи коммунизма), принятие новых (либерально-демократических) и их эрозию под воздействием «сопротивления среды», потенциально не исключающей завершение всего транзита возвращением назад – к первоначальным формам quasi-демократии и конституционного авторитаризма[3].
Проект посткоммунизма — по мнению его современных критиков — оказался утопией и, как таковой, не мог быть изначально реализован в принципе, заложенная в него модель модернизации была противоречива, а его воспроизводство в публичной сфере мотивировалось простым актом веры. Результатом реализации проекта стало не установление либеральной демократии западного типа, а различные варианты нестабильной или «нелиберальной демократии», использующие консервативный популизм в качестве идеологической основы[4] с усиливавшимся выраженным регрессом в сфере конституционной политики[5]. Исчерпание веры в достижение социального «консенсуса», «рыночную экономику» и «либеральную демократию» в условиях глобализации и кризиса ЕС – означает конец утопии. Данный вывод получил четкое выражение в тезисе о целесообразности отказа от самого термина «пост-коммунизм» (уже в 2009 г.)[6], а его обсуждение десятилетие спустя позволило сформулировать даже термин «конец конца посткоммунизма»[7].
Между тем, отказ от проекта посткоммунизма до сих пор не привел к появлению какой-либо значимой альтернативной теоретической конструкции, способной восстановить идентичность данного региона в глобальной перспективе, если не считать таковой правый популизм. Это делает актуальной задачу переосмысления самого проекта, эволюционной динамики его восприятия в обществе, а также поиск альтернативных решений.
Аннотация. Итоги посткоммунистической эволюции в Восточной Европе, начавшейся с крушения Берлинской стены и распада СССР, сегодня, 30 лет спустя, становятся предметом очень противоречивых дебатов. Растущее социальное разочарование, подъем консервативного популизма и отступление демократии во многих странах этого региона делает академические дебаты частью более широкой идеологической и политической борьбы за концепцию будущей Европы и место Восточной Европы в глобализирующемся мире. В центре этой проблематики находится переоценка посткоммунистического проекта — системы ценностей, принципов и норм экономической и политической трансформации в Восточной Европе, а также дорожной карты, использовавшейся элитами для восстановления политической легитимности и проведения реформ. Автор анализирует три главных аспекта этой темы: содержание посткоммунистического проекта как теоретической конструкции, эволюция его основных идей за прошедшее время, результаты его реализации — как позитивные, так и негативные. В первой части статьи рассмотрены более общие вопросы: содержание понятия посткоммунизма в текущих дебатах; посткоммунистическая Центральная и Восточная Европа как глобальный регион в геополитической перспективе; механизмы и противоречия переходного периода; так называемые «демократические транзиты» и причины вариативности их результатов.
Статья посвящена новому рассмотрению вопроса о количестве и датировке посольств грузинского царя Баграта IV (1027–1072) в Константинополь в период правления византийского императора Константина IX Мономаха (1042–1055). Вопреки общепринятой в историографии точке зрения И. А. Джавахишвили о существовании единственного посольства Баграта IV в Византию в 1054–1057 гг., автор выдвигает гипотезу о существовании двух посольств, в 1047 г. и 1050–1052/1053 гг. соответственно. Эта гипотеза доказывается, помимо источниковедческого анализа грузинского текста «Летописи Картли», с помощью обращения к византийским и армянским нарративным источникам, а также использования сведений недавно исследованной рукописи Q-1376 из Грузинского национального центра рукописей. Сопоставление данных из источников позволяет связать причину двух посольств грузинского царя в Византию с обострением после Сасиретской битвы 1046 г. внутригрузинского конфликта между Багратом IV и клдекарским эриставом Липаритом Багваши и выделить в нем несколько новых особенностей, в частности, условия перемирий между двумя сторонами, дату освобождения Липарита из сельджукского плена, а также возможность участия в этом конфликте знаменитого грузинского историографа XI в. Леонти Мровели. Помимо этого, в статье рассмотрены последствия двух поездок Баграта IV в Константинополь для византийской внешней политики на ее восточных границах и в особенности уточнены датировка и обстоятельства военного похода ректора Никифора против шеддадидского эмира Двина Абу’л-Асвара в 1049 г., а также роль грузинских сановников в этой кампании.
В большой международной литературе по сравнительному конституционному праву основные теоретические на- блюдения и конструкции обычно делаются на базе изучения главных западных моделей. Это вполне естественно, поскольку опыт стабильных демократий в их исторических и политических проявлениях сформировал основу и ис- точник вдохновения для многих новых государств, стремящихся создать сходные формы конституционного прав- ления, несмотря на различные культурные и социальные препятствия. Однако этот подход подменяет проблему её идеальным решением, иногда игнорируя весь тот комплекс эмоций, сомнений, завышенных ожиданий, разочаро- ваний и интересов, которые представлены в регионах и странах так называемой периферийной зоны правового развития, вынужденных искать свою собственную стратегию конституционной модернизации в совершенно отлич- ных культурных и политических условиях. Эта проблема находится в центре монументального рецензируемого труда — «Оксфордского пособия по конституциям стран Карибского региона». Книга даёт хорошую основу для всестороннего научного обсуждения ситуации одного из таких регионов — очень специфической группы стран, ранее являвшихся частью великих европейских колониальных империй, позднее провозгласивших независимость и сейчас пребывающих в постоянном процессе конституционного самоопределения в попытках отыскать свой соб- ственный путь в правовой глобализации. Внимательно суммируя материалы и идеи этого коллективного труда, автор настоящей рецензии обсуждает ряд общих концептуальных тем данного типа конституционализма: роль общей культуры и истории в смене доколониального, колониального и постколониального этапов правового раз- вития; вклад «колониального наследия» в формирование конституционализма этих стран после обретения незави- симости. Кроме того, в рецензии переосмысливаются место импортированного имперского конституционного дизайна в установлении самобытного регионального конституционализма и административного управления, спе- цифический тренд к гибридизации различных правовых традиций, норм и институтов в процессе их эволюции и селекции путём конституционных поправок, конституционной юриспруденции и проектов реформ. В заключитель- ной части рецензии автор суммирует свои взгляды на баланс преемственности и разрывов правового развития в Карибском регионе в сравнении с текущей конституционной трансформацией постсоветского региона.