Лев Рубинштейн: «Самоцензуру обойти невозможно»

 Видеозапись

11 декабря в Высшей школе экономики прошла традиционная встреча из цикла «Важнее, чем политика», организованная фондом «Либеральная миссия» и ВШЭ. В этот раз ее гостем стал известный поэт Лев Рубинштейн.

«Лев Рубинштейн — представитель особенного поколения, это поколение людей, которые пришли на смену шестидесятникам, но очень сильно отличались от них, как в эстетическом, так и идеологическом плане, — так охарактеризовал гостя модератор встречи Дмитрий Бак, известный филолог и литературный критик. — Если шестидесятники прямо обращались к широкой аудитории с проповедью, то люди, появившиеся после них, считали, что публичная манифестация своей точки зрения скомпрометирована уже на уровне самого понятия, потому что она, так или иначе, вводит в лексикон такие слова как: трибуна, сцена, президиум…». Поколение семидесятников в литературе было разделено на много направлений, в первую очередь, это разделение отвечало географическому признаку — существовало ленинградское и московское направления. Внутри московской «школы» можно выделить две группы: концептуалистов, в состав которых и входил Лев Рубинштейн, а также его известный друг, поэт и художник Дмитрий Пригов, и наследников акмеистической точности и ясности, представителей группы «Московское время». В восьмидесятые годы эти два потока слились, а в 1988 году Михаил Айзенберг, Дмитрий Пригов, Лев Рубинштейн, Сергей Гандлевский, Виктор Коваль и другие авторы издали альманах «Личное дело», который для истории русской словесности значит не меньше, чем «знаменитый альманах «Метрополь», так как впервые под одной обложкой встретились акмеистическая ясность и авангардная, концептуальная ирония».

Лев Рубинштейн был не просто «еще одним поэтом», он стал изобретателем нового жанра в поэзии, так называемых «картотек», который вырос из простого перелистывания библиотечных карточек. «Его манера письма всегда предполагала лаконичность и иронию. Неудивительно, что эти качества помогли ему стать в девяностые годы первоклассным журналистом и эссеистом», — отметил Дмитрий Бак.

После столь подробного представления слово взял сам поэт. Он отметил, что хоть и причисляет себя к семидесятникам, но как личность формировался в шестидесятые годы, под влиянием «поколения старших братьев». «Мы многое от них почерпнули, но в семидесятые стали отдаляться друг от друга. Для нас семидесятые начались в 1968-м, с подавления «Пражской весны», это событие стало определяющим для моего поколения. Именно с него и начались наши споры с шестидесятниками. Политически это выражалось в том, что они, в отличие от нас, верили в «социализм с человеческим лицом», эстетически же, они казались нам слишком прекраснодушными и наивными, так как безоговорочно верили в силу слова», — сказал Лев Рубинштейн. Семидесятники, по мнению Рубинштейна, сформировались в эпоху тотального недоверия к языку: «Мы ощущали себя, как немецкое послевоенное поколение литераторов. Для них, немцев, «поэзия была невозможна после Освенцима», для нас старый литературный язык себя дискредитировал после ГУЛАГа, поэтому мы начали искать новые формы самовыражения».

Дмитрий Бак

Говоря о своем творческом методе, Рубинштейн отметил, что он возник не сразу: «Писать стихи я начал на третьем курсе института, но они были совершенно не похожи на то, что я делал в дальнейшем». Сформировался же известный читателям стиль немного позже под влиянием различных обстоятельств — знакомства с художниками авангардного направления, иностранным поп-артом, а также новейшей академической музыкой, кроме того в то время поэт работал в библиотеке и записывал на карточках свои черновики. По словам Льва Рубинштейна, он никогда не хотел публиковаться, так как встраивание в действующую советскую культуру тут же разрушило бы пространство для творчества: «Советская культура всегда была похожа на сцену, где могли проводиться совершенно разные мероприятия, от выступления симфонических оркестров, до публичных лекций, но сзади всегда должен был висеть портрет Ленина. Выступавшие всегда должны были спиной чувствовать взгляд Ильича, это и была модель цензуры — в людей пытались заложить самоцензуру, а это гораздо страшнее цензуры внешней, потому что обойти ее невозможно». У современных поэтов этой самоцензуры нет, и это прекрасно, в этом контексте стоит выделить таких поэтов, как Мария Степанова, Елена Фанайлова, Евгения Лавут, Линор Горалик, Юрий Гоголев, Андрей Родионов, Кирилл Медведев, их же Рубинштейн назвал в числе своих любимых современных поэтов.

Говоря о современной политической ситуации, Лев Семенович сказал, что очень рад, что общество, наконец, проснулось: «Мне не очень нравится называть людей, выходящих на митинги, «креативным классом», но своей дефиниции я еще не придумал. Это люди, которые вдруг ощутили сильную внутреннюю потребность в честности, ощутили внутренний стыд за происходящее вокруг них. Поняли, что если они публично и массово не выскажутся, то они почувствуют себя причастными к тому, что происходит. Поэтому-то власть и не может их понять, и считает, что те сами не знают, чего хотят».

В завершение вечера Лев Рубинштейн провел один из своих знаменитых «перфомансов» — чтение стихотворения «Программа совместных переживаний». Смысл его заключался в следующем: все сидящие по очереди передавали друг другу библиотечные карточки, с написанными на них строчками стихотворения, таким образом публика и получила те самые «совместные переживания».

Петр Радзиховский, специально для новостной службы портала ВШЭ

Фото Никиты Бензорука