«Быть волонтером — это больше, чем профессия»
Кто такой волонтер? Что побуждает человека оторваться от собственных повседневных забот и идти в добровольческие отряды по поиску пропавших людей, ездить в глубинку к забытым старикам, устраивать праздники больным детям? На эти и другие вопросы ответили гости встречи из цикла «Важнее, чем политика», организованного ВШЭ и Фондом «Либеральная миссия»: волонтер добровольческого отряда по поиску пропавших без вести людей общественной организации «Лиза Алерт» Ирина Воробьева, учредитель консультационно-дискуссионного клуба «Азбука приемной семьи» при Фонде «Арифметика добра» Диана Машкова, координатор фонда «Старость в радость» Ксения Чудинова и учредитель организации «Больничные клоуны» Константин Седов.
Кто, если не мы?
Константин Седов
Константин Седов: Меня часто спрашивают журналисты, почему я, имея прекрасное образование (выпускник факультета права НИУ ВШЭ), пошел работать клоуном. Мне очень нравилось учиться, но работать юристом — не мое. Я ушел из профессии из-за своего нетерпения. Я хотел стать юристом, чтобы помогать людям, но быстро понял, что результат своей работы увижу не сразу. Пока пройдут все судебные разбирательства, экспертизы и так далее, нет, подумал я, это слишком долго. Свою вторую профессию я получил в театре ВШЭ, именно здесь я обучался клоунаде. В какой-то момент я решился прийти к детям, которые болеют онкологией. Поначалу было страшно, но я быстро понял, что работа «глаза в глаза» — это мое. Я вижу результат здесь и сейчас, вот передо мной ребенок, он напуган, ему больно, но когда он видит клоуна, его лицо озаряется.
Ирина Воробьева: Все началось пять лет назад, когда в подмосковном Орехово-Зуево вместе с тетей с психическим заболеванием заблудилась маленькая девочка Лиза Фомкина. Я как журналист «Эхо Москвы» регулярно просматривала сообщения информационных агентств, следивших за судьбой девочки и ее тети, пока не наткнулась на новость «погибли». Тогда я решила поговорить с волонтерами, которые наряду, как мне тогда казалось, с полицией искали ребенка. И то, что они рассказали, меня потрясло. Полиция ребенка не искала вовсе. Лизу нашли волонтеры, но так как поиски начались не в день пропажи, а гораздо позже, девочку и ее тетю спасти не успели. С тех пор работает добровольческий отряд по поиску пропавших без вести людей «Лиза Алерт», названный так в честь погибшей девочки. Я попала в отряд, когда поступила информация о пропаже мальчика Саши Степанова. Помню, как ходила по лесу 17 часов, было дико страшно, пришла домой и упала мешком на кровать. Утром мне сообщили, что Саша найден живым. Эта была такая радость, я даже не предполагала, что могу прорыдать от счастья весь день. Все. Уйти из отряда я до сих пор не смогла.
Ксения Чудинова
Ксения Чудинова: История нашего Фонда началась с одной неравнодушной девушки — первокурсницы Лизы Олескиной, которая на фольклорной практике в Псковской области столкнулась с нищетой и унынием сельского дома престарелых. Лиза быстро собрала вокруг себя неравнодушных людей. Среди таких неравнодушных была и я. Когда ты впервые видишь обитателей дома престарелых, происходит просто «взрыв мозга». Как так получилось, что в нашей стране есть люди, которые не нужны абсолютно никому? Это страшно. На Западе в 70 лет люди получают диплом, путешествуют по миру, а у нас «доживают» свой век. И я поняла: кто, если не мы, позаботится о наших бабушках и дедушках. Сейчас у нас есть программа «Внук по переписке» для тех, кто не может ездить с нами в дома престарелых.
Диана Машкова
Диана Машкова: Мысль «кто, кроме нас» частенько посещала и меня. Я филолог по образованию, всегда много читала, а ведь в русской и зарубежной литературе очень много историй о детях-сиротах. Я много размышляла, как помочь ребенку, оставленному в детском доме. И наконец, пришла к твердому убеждению, что есть единственный способ — дать ребенку семью. Потребность малыша в психологическом контакте с близким взрослым человеком важна не меньше еды, воды и одежды (по статистике 50% малышей погибают именно из-за отсутствия такого контакта). Когда мы с мужем подали заявление на усыновление, реакция органов опеки была примерно следующая: «Зачем вы пришли, зачем вам это надо, это не домашние дети, их в семью не возьмешь, вы испортите себе жизнь, идите отсюда». Самое интересное, что наши родственники пропели то же самое. Принять ребенка в семью — дело не простое, это ответственность, которую придется нести всю жизнь. По сути, рождение и принятие ребенка — это две равнозначные формы пополнения семьи, с той лишь разницей, что приемные родители должны быть специально обучены, но наше общество пока еще не готово принять эту мысль до конца и институтов, обучающих будущих родителей, либо нет, либо они плохо развиты. Все типичные страхи будущих родителей — а вдруг плохая генетика, наследственность и прочее — можно рассеять, дав им знания. Сейчас в нашей семье две приемные дочери, первую мы взяли малюткой, а вторую — в подростковом возрасте.
Волонтерские будни
Ирина Воробьева
Ирина Воробьева: Для меня сейчас «Лиза Алерт» — американские горки, где есть отрицательные пики (погиб) и положительные (жив). Это работа, на которую тебя могут призвать в любой момент, в независимости от того, записан ты к врачу, смотришь телевизор или еще что-то. Пока не изменится система реагирования на пропавших людей, которая сейчас убивает наших подопечных, мы так и будем бегать по лесам. Полиция зачастую сообщает нам о пропавшем ребенке только на 3 сутки, мы каждый день наблюдаем чудовищный непрофессионализм тех, кто по долгу службы обязан этим заниматься. Именно поэтому мы, обычные люди, вынуждены становиться профессионалами, мы учимся, сами придумываем методики по поиску пропавших, потому что на сегодняшний день таких методик — нет. Наше самое большое достижение за эти пять лет — о проблеме начали говорить. Людей раньше пропадало не меньше, чем сейчас, просто об этом никто не говорил. Меня до сих пор спрашивают, зачем тебе нужно тратить свое время на поиски людей, которые добровольно ушли в лес, заблудились, ну так сами виноваты. Я отвечаю так: «Все правильно, а если это будут ваши родственники, что вы тогда скажете?».
Константин Седов: Мы, клоуны, отвлекаем ребенка от его болезни, стараемся вернуть ему утраченное детство. Ребенок, запертый в стенах больницы с тяжелым диагнозом при всех стараниях врачей и медперсонала, утрачивает желание бороться за свою жизнь. Выступление клоуна пробуждает в ребенке желание вернуться к жизни, к детским играм и забавам. Важно, чтобы добровольческие инициативы людей вырастали в профессиональное сообщество. Потому что волонтер — это профессия, это больше, чем профессия. Для нас это не хобби, которым мы занимаемся время от времени, это наша регулярная профессиональная деятельность. Один раз приехал к детям — и дальше они ждут, ты уже не можешь сказать: «Мне надоело, займусь чем-нибудь другим». А вообще мне не нравится слово «волонтер». Волонтеры были на олимпиаде в Сочи, они приходят на определенную акцию, которая всегда ограничена по времени. Скорее мы добровольцы, которые сознательно решили посвятить большую часть своего времени помощи тем, кто в этом нуждается.
Про эмоциональное выгорание
Ксения Чудинова: Периодически накатывают мысли, а зачем мне вообще все это нужно, появляется усталость, но ты как-то все равно собираешься и едешь к бабушкам. А там они встречают тебя как родных внуков, своих друзей и все вопросы отпадают сразу. Конечно, если совсем устал, необходимо сделать перерыв, но потом все равно возвращаешься, потому что не вернуться уже не можешь. Опытные волонтеры говорят: «Мы получили больше, чем отдали».
Ирина Воробьева: Мы выгораем дотла после каждого поиска, особенно если он длительный, но, наверное, мы чертовы фениксы, потому что каждый раз возрождаемся из пепла. А потом, ты не можешь помогать людям, если тебе самому нужна помощь.
О чем мечтают волонтеры?
Ирина Воробьева: Я скажу так, и думаю, что ребята со мной полностью согласятся: мы мечтаем о том, чтобы нас не было. Потому что мы не можем помочь всем, нас очень мало. Нас тысячи, но нужно еще больше. Мы не можем везде и всюду оказываться вовремя, к сожалению.