В статье анализируются трансформации, которые претерпевает феноменология смерти М. Хайдеггера в работах В. В. Бибихина. Для этого феноменология смерти Бибихина рассматривается в контексте онтологии времени, представленной в лекционном курсе «Пора» и существенно отличающейся от темпоральной структуры «Бытия и времени». Главным отличием становится сближение в «Поре» прошлого и будущего, каждое из которых дано человеку как та область, в которой он не может работать. Таким же образом Бибихин рассматривает смерть как то, «где я работать не смогу», то есть как ограничение человеческой инициативы. При переходе на экзистенциальный уровень эта онтологическая особенность «Поры» приводит к сближению принятия человеком своей смертности и воспоминаний о детстве. Эти тенденции становятся более очевидными при обращении к семинару Бибихина «Ранний Хайдеггер», в тексте которого наглядно видно, какие формулировки Хайдеггера Бибихин использует для интерпретации смерти как «не могу» и «не-возможности» и к каким философским следствиям это приводит. Согласно гипотезе автора, эти особенности феноменологии смерти Бибихина обоснованы тем, что в работах русского философа смерть становится частным случаем амехании — зачарованной скованности, невозможности инициативы. Также этот концепт объединяет в себе экзистенциалы понимания и настроения, темпорально различенные в «Бытии и времени». В трактовке смерти как амехании Бибихин не только заменяет модель времени, предложенную Хайдеггером, но и устраняет онтологическую импликацию смерти как ничто, заложенную в «Бытии и времени», что становится более явным при сопоставлении мысли Бибихина с другим продолжающим философию Хайдеггера проектом — «Атеизмом» А. Кожева. Однако несмотря на различия, философия амехании демонстрирует много общего с атеистической феноменологией смерти Хайдеггера и Кожева — в частности, она редуцирует трансценденцию к экзистенциальному способу ее данности, вследствие чего в ряде пассажей своих работ Бибихин говорит о смерти уже не философским, а религиозным языком.
Текст представляет собой критический анализ программной статьи Александра Михайловского, посвященной рецепции философии «позднего» Хайдеггера в русскоязычном философском сообществе. В центре внимания – тезис о специфической эзотеричности «бытийно-историчной» философии Хайдеггера, требующей в качестве соразмерного к ней подхода особой философской практики «благого молчания», способность к которой утрачена в западной научной среде, но сохранена в русскоязычном философском и культурном пространстве. Под последним А. Михайловский понимает преимущественно консервативную культурную и политическую мысль современной России. Основные контраргументы, предлагаемые мной в этом тексте, заключаются в следующем: 1) философии Хайдеггера – не только «поздней», но и «ранней» – присущи несколько разновидностей «эзотеризма», ни одна и которых не требует отказа от публичной научной дискуссии и взятия на себя какой-то особой социально-политической миссии; 2) «бытийно-историческая» концепция «другого начала» – не радикально реформистская, а диагностическая, и не деятельно-революционная, а скорее квиетистская; 3) основной вклад в систематическое исследование наследия Хайдеггера на сегодня внесли именно западные интерпретаторы; 4) публикационная политика Хайдеггера как раз свидетельствует о его стремлении блокировать идеологизированные формы апроприации его философии и, напротив, обеспечить возможность её систематической научной рецепции.
Помимо содержательной стороны, я обращаю внимание на формальную сторону дела: на используемую в статье А. Михайловского риторическую стратегию, которая, с моей точки, зрения опирается на общую тональность, которую придали рецепции Хайдеггера в русскоязычным пространстве переводы его текстов на русский в 1980-90-х годах. В заключении я излагаю в самых общих чертах свою – альтернативную – точку зрения на то, в чем именно должны состоять продуктивные стратегии обращения с теоретическим наследием Хайдеггера.
This important new book offers the first full-length interpretation of the thought of Martin Heidegger with respect to irony. In a radical reading of Heidegger's major works (from Being and Time through the ‘Rector's Address' and the ‘Letter on Humanism' to ‘The Origin of the Work of Art' and the Spiegel interview), Andrew Haas does not claim that Heidegger is simply being ironic. Rather he argues that Heidegger's writings make such an interpretation possible - perhaps even necessary.
Heidegger begins Being and Time with a quote from Plato, a thinker famous for his insistence upon Socratic irony. The Irony of Heidegger takes seriously the apparently curious decision to introduce the threat of irony even as philosophy begins in earnest to raise the question of the meaning of being. Through a detailed and thorough reading of Heidegger's major texts and the fundamental questions they raise, Haas reveals that one of the most important philosophers of the 20th century can be read with as much irony as earnestness. The Irony of Heidegger attempts to show that the essence of this irony lies in uncertainty, and that the entire project of onto-heno-chrono-phenomenology, therefore needs to be called into question.
Анализ современного общества, пронизанного медиа, ведется с позиций этнометодологического подхода и представляет собой попытку ответа на кардинальный вопрос: что представляют собой наблюдаемые упорядоченности событий, транслируемых массовыми посредниками. Исследование ритуалов идет по двум основным направлениям: во-первых, в организационно-производственной системе медиа, ориентированной на постоянное воспроизводство, в основе которого лежит трансмиссионная модель и различение информация/неинформация и, во-вторых, в анализе восприятия этих сообщений аудиторией, представляющей собой реализацию ритуальной, или экспрессивной, модели, результатом которой является разделенный опыт. Это и означает ритуальный характер современных медиа.
В данной научной работе использованы результаты, полученные в ходе выполнения проекта № 10-01-0009 «Медиаритуалы», реализованного в рамках Программы «Научный фонд НИУ ВШЭ» в 2010-2012 гг.
Представлены результаты кросскультурного исследования взаимосвязи социального капитала и экономических представлений у русских (N=150) и китайцев (N=105). Выявлены различия в социальном капитале и экономических представлениях русских и китайцев. В обеих группах социальный капитал позитивно взаимосвязан с «продуктивными» экономическими представлениями и большинство взаимосвязей схожи по своей логике, однако существуют и культурная специфика.
Человечество переживает смену культурно-исторических эпох, что связано с превращением сетевых медиа в ведущее средство коммуникации. Следствием «дигитального раскола» оказываются изменения в социальных разделениях: наряду с традиционным «имущие и неимущие» возникает противостояние «онлайновые (подключенные) versus офлайновые (неподключенные)». В этих условиях теряют значение традиционные межпоколенческие различия, решающим оказывается принадлежность к той или иной информационной культуре, на основе которой формируются медиапоколения. В работе анализируются многообразные последствия осетевления: когнитивные, возникающие при использования «умных» вещей с дружественным интерфейсом, психологические, порождающие сетевой индивидуализм и нарастающую приватизацию общения, социальные, воплощающие «парадокс пустой публичной сферы». Показана роль компьютерных игр как «заместителей» традиционной социализации и образования, рассматриваются превратности знания, теряющего свое значение. В условиях избытка информации самым дефицитным на сегодня человеческим ресурсом оказывается человеческое внимание. Поэтому новые принципы ведения бизнеса можно определить как менеджмент внимания.
В данной научной работе использованы результаты, полученные в ходе выполнения проекта № 10-01-0009 «Медиаритуалы», реализованного в рамках Программы «Научный фонд НИУ ВШЭ» в 2010–2012 гг.
В работе проанализированы факторы выбора статуса занятости (на основе данных Российского мониторинга экономического состояния и здоровья населения 1994-2007 гг.). Проведенный анализ не отвергает предположение о вынужденном характере неформальной занятости. В работе также исследовалось влияние статуса неформально занятого на удовлетворенность жизнью. Показано, что неформально занятые, в среднем, более удовлетворены жизнью по сравнению с официально оформленными работниками.