"Понять и упростить": о семинаре "Опыт позднесоветского чтения и литература братьев Стругацких: "смысл жизни" и "смысл текста"

25 марта состоялся семинар "Опыт позднесоветского чтения и литература братьев Стругацких: "смысл жизни" и "смысл текста"" из цикла "Теория и история культуры", организованный Институтом гуманитарных историко-теоретических исследований ГУ-ВШЭ. С докладом выступила Ирина Каспэ.

Если мысленным взором окинуть всю историю этой болтовни,
легко увидеть, что так называемая теория мышления
сводится к выдумыванию более или менее сложных
терминов для обозначения явлений,
которых человек не понимает.
Борис и Аркадий Стругацкие

Признаюсь, что на этот семинар я попала не по "разнарядке для корреспондентов", а сугубо добровольно. Мотивация очень простая — "мне интересно об этом писать" (такая же, как у братьев Стругацких). И была неприятно удивлена, когда, зайдя ровно в 17:00 в аудиторию, увидела, что, кроме меня, заинтересованных набралось всего четыре человека. Ах да, это всего лишь традиционные московские пробки... Через пятнадцать минут — зал битком. Потрясающе, но на культурологическом семинаре собралась внушительная если не по размеру, то по составу компания экономистов: Евгений Ясин, Егор Гайдар, Леонид Григорьев. Итак, все в сборе, можно начинать.

Ирина Каспэ начала свой доклад с постановки глобальных исследовательских вопросов: "Как исследовать период от оттепели до

Ирина Каспэ

гласности?", "Нужен ли специальный язык для описания не тоталитарного периода советского общества?". Двигаясь от общего к частному, И. Каспэ перешла к характеристике опыта чтения того самого периода. По ее мнению, позднесоветскому чтению присуще считывание двойных (эзоповых) смыслов и рассуждения о смысле жизни. Из этих характеристик закономерно вытекает вопрос "а как вообще приписываются смыслы?".

Для литературы Стругацких характерен "эффект фантастического", который разрушает инерцию восприятия реальности, проблематизирует читательское представление о ней. Помимо "эффекта фантастического", по мнению докладчика, литературе Стругацких присущ "эффект аллегории". Хотя "эффект фантастического" и "эффект аллегории", по оценкам некоторых исследователей, являются взаимоисключающими. Ведь герои аллегорического повествования воспринимают происходящие с ними события как нечто закономерное, не выказывая удивления. В то же время, "удивление" как реакция на "чудо" является чуть ли не обязательным признаком литературы фантастической.

Еще одной важной характеристикой литературы братьев Стругацких является ее "культовость". Культовая литература, по словам Ирины Каспэ, невозможна без коллективного читательского опыта, без процесса сверки впечатлений. Адепты одного культа легко опознают друг друга по цитатам.

Надо честно признаться, что довольно быстро у меня возникло ощущение, что я понимаю далеко не все из того, что говорится. Сначала я, отложив в сторону ручку, пыталась уловить логику структуры доклада. Отчаявшись нащупать потерянную нить рассуждений, я начала судорожно записывать за Ириной все ее слова в надежде разобраться после. Я была на грани контролируемой паники — ведь я даже не могла сформулировать, чего именно я не понимаю, соответственно у меня не было никаких шансов задать уточняющие вопросы докладчику. "Может быть, это оттого, что я очень смутно помню содержание книг Стругацких. Помню только общее впечатление от них", — думала я, — "или оттого, что у меня нет и быть не может никакого опыта позднесоветского чтения"… И тут, о счастье, я вижу, как Ясин наклоняется к Гайдару и что-то спрашивает у него. Гайдар пожимает плечами: "птичий язык". Конечно же! Мне так трудно дается понимание произносимого текста, потому что это просто не мой язык. Я не в состоянии ни раскодировать послание докладчика, ни распознать смысл произносимых слов — у меня просто не хватает для этого опыта, у меня другие представления о реальности, и описываю свою реальность я совсем другим языком. Очень странное и малоприятное чувство, надо признаться, когда и предмет доклада, и все слова, произносимые докладчиком, вроде знакомые, но их смысл совершенно непонятен. Осознав свое "неодиночество" в непонимании большей части послания докладчика, я расслабилась. За расслаблением пришло зыбкое понимание смысла произносимых слов на интуитивном уровне. Так бывает иногда с иностранными языками: когда ты вдруг начинаешь понимать язык, опираясь на контекст, на отдельные знакомые слова, на свой общий багаж

Евгения Ясин

знаний.

После выступления Ирины Каспэ шанс задать вопросы получили те, кто, в отличие от меня, точно знал, что именно он не понял и, более того, мог оформить свое непонимание в вопрос.

Наталья Самутина (ИГИТИ), специалист по культовому кино, просто не могла не спросить, что именно понимается под "культовостью" применительно к литературе. С кино все ясно. "Чужое", не всеобщее кино, для которого характерны "ритуальные практики" коллективных закрытых просмотров, — это и есть кино культовое.

Ирина Каспэ заверила, что в случае с литературой понятие культовости аналогично. Это практики, опирающиеся на неформальные сообщества, которые обсуждают какую-либо книгу и в ходе этого обсуждения вырабатывают общие способы чтения текста.

Евгений Ясин увидел противоречие между "сообществом любителей братьев Стругацких" и "чуждостью" как непременной характеристикой культовости. А Молчанов Антон (писатель) указал на то, что лучшим подтверждением культовости являлся "самиздат" произведений Стругацких, хотя их и так издавали массовыми тиражами.

Официальный оппонент, Сергей Зенкин (доктор филологических наук, РГГУ), дополнил культурологическое выступление докладчика филологическими заметками.

Культурология, в отличие от филологии, в тексте ищет не то, что он значит, а то, что он делает (вменяет смысл и пр.). При таком

Леонид Григорьев

подходе текст надо перекодировать, а не разгадывать. Оказалось, что оппонент не разделяет мнение докладчика о наличии в текстах Стругацких аллегорий. Вместо этого Зенкин указал на то, что Стругацкие часто и талантливо пользовались "приемом остранения". Как вполне очевидно из названия, этот прием сводится к представлению привычных вещей в непривычном свете. Замкнутое советское общество получало шанс взглянуть на себя со стороны.

Также Сергей Зенкин коснулся вопроса различий между целеполаганием и смыслополаганием. Мне показалось очень интересным (и понятным) его указание на парадоксальность вопроса о смысле жизни. Ведь смысл есть у слова, у действия же нет смысла, зато есть цель. Жизнь — это действие. Получается, что смысл может быть только у законченной жизни. А нам, живым, пристало бы искать цели…

Когда оппонент закончил свое выступление, высказаться смогли все желающие.

Леонид Григорьев (ИЭФ) не без иронии заметил, что экономисты не умеют так красиво говорить и что половины из сказанного они,

Антон Молчанов

экономисты, вообще не поняли. Говоря о контексте творчества Стругацких, Григорьев отметил, что важно понимать, что они создавали свои произведения изолированно. Так, современная им зарубежная фантастика явно не входит в контекст их творчества — они не знали ее. По крайней мере, по словам Л. Григорьева, Айзек Азимов раскрывал примерно те же понятия, что и Стругацкие, только на двадцать лет раньше.

Михаил Андреев (ИГИТИ) признался, что в данном случае он выступает скорее как "забывший текст читатель". Впечатления же у читателя сохранились, хотя и размытые. Например, у него вовсе не осталось впечатления, что Стругацкие структурировали его опыт повседневности. Впрочем, и с филологической точки зрения М. Андреев не видит оснований для подобных выводов. Помимо этого, он усомнился в том, что все сказанное на семинаре специфично для Стругацких. По его мнению, все это справедливо относится ко всему "шестидесятничеству".

Иную точку зрения предложил Святослав Каспэ (ГУ-ВШЭ). Он отказался от оценочных суждений и просто констатировал, что для него лично и для людей его круга и возраста существуют неоспоримые социальные факты касательно литературы братьев Стругацких. Для его поколения важными являются тексты Стругацких, написанные после "Понедельника", так как они расходились на значимые цитаты. Тексты Стругацких действительно структурировали повседневные практики. В качестве примера С. Каспэ привел названия алкогольных напитков с планеты Арканар ("Трудно быть богом"), которые надежно осели в его повседневном языке и языке его друзей.

Антон Молчанов (писатель, пишет под псевдонимом Ант Скаландис), автор биографии Стругацких, отметил, что тема, затронутая Ириной Каспэ, просто неподъемна, и уж тем более, неподъемна она в рамках одного доклада. Он подчеркнул, что цели перед собой Стругацкие ставили только в начале творческого пути. Но, начиная с "Попытки к бегству" (1962 г.), литература Стругацких — это уже не дидактический материал, а искусство с большой буквы "И".

Егор Гайдар, рассуждая о культовости Стругацких, провел аналогию с экономическим термином ВВП. Такой понятный и очевидный термин к советской экономике прикладывался плохо — лишь потому, что выработан он был для экономик совершенно иного типа. Также и понятие "культовости", возникшее в культурах развитых демократических обществ, по мнению Е. Гайдара, плохо применимо к позднесоветской литературе. Это просто термин из другого контекста.

Евгений Ясин, как не только "поздне-", но и "среднесоветский читатель", сказал, что для него произведения Стругацких — это

Егор Гайдар и Евгений Ясин

прежде всего умная литература с хорошим вкусом, это литература, пропитанная социальным смыслом, который его интересовал. Он прежде всего воспринимал в текстах Стругацких противопоставление "бесчеловечной советской системы" и того, "что на самом деле подходит человеку для жизни". Ясин заметил, что для него (впрочем, как и для большинства не специалистов по Стругацким) ключевыми являются произведения "Понедельник начинается в субботу", "Обитаемый остров", "Трудно быть богом". И признался, что ему очень интересно, как сейчас молодое поколение читает Стругацких, что оно находит в их текстах, и что ему очень хотелось бы, чтобы его ученики Стругацких читали.

Леонид Григорьев пошутил в ответ, что "сейчас мы для них создадим соответствующий контекст и они будут читать Стругацких". Все близсидящие хором ответили, что "этого делать не надо".

По традиции, в завершение семинара слово вернулось к докладчику.

"Вот опять птичий язык — чик-чирик", — тихо заметил Егор Гайдар.

"Да, но мы ведь тоже разговариваем на своем птичьем языке", — парировала Мария Аркадьевна Стругацкая (программист по профессии).

"Неужели я — птица-экономист?" — мелькнула в голове мысль. — "Ведь я никогда не испытывала подобного непонимания на ясинских семинарах про переходную экономику. Да и выступления Егора Гайдара казались мне всегда вполне понятными".

Потом мелькнула другая мысль — что хорошо бы попытаться ответить на вопрос Ясина о том, как современное поколение читает Стругацких и что оно находит в их текстах. Конечно, в столь сжатые сроки ответить на этот вопрос я могу только на своем личном примере и на примере моих друзей, не претендуя ни на какую научность.

У меня нет опыта позднесоветского чтения. Нет, читать во времена заката советского общества я умела уже уверенно, только вот умения свои отрабатывала на "Тимуре и его команде", а вовсе не на "Понедельнике". Стругацких же я читала относительно недавно — каких-то пять-шесть лет назад. Прочитала я всего три книги: "Понедельник начинается в субботу", "Пикник на обочине" и "Трудно быть богом". Рискну предположить, что это и есть некий "минимальный набор из творчества Стругацких", который обязан осилить любой человек, считающий себя образованным.

Удивительно, но содержание, в общем-то, недавно прочитанных книг я помню совсем смутно. Почему так? Скорее всего, память меня подводит потому, что ей не за что зацепиться в текстах Стругацких. В их текстах "остранена" реальность, которая и так для меня непривычна. Я отчетливо помню свои сомнения в "фантастичности" Стругацких и ощущение, будто я понимаю тексты совсем не так, как хотели бы авторы, чтобы их понимали. Конечно, я понимала значения слов, но я не видела за ними смысла, которым эти слова наделяли авторы, я не видела знаков, которые мне надо раскодировать.

Однако не все молодые люди так же безнадежны, как я. В кругу моих ближайших друзей нашелся один поклонник творчества Стругацких. Он сказал, что читал у Стругацких все и что в каждой книге находил ответы на важные для него вопросы. У нас очень похожий бэкграунд, мы читаем одни и те же книжки, у нас общие хобби, мы ровесники. Единственное существенное различие: он — "физик", а я — "лирик". И тут возникает еще один очень интересный вопрос: почему он находит что-то для себя в Стругацких, а я — не нахожу?

Елена Новикова, Новостная служба портала ГУ-ВШЭ
PS: полагаю, что в данном тексте важно, кто автор. Я социолог по образованию (ГУ-ВШЭ), мне 28 лет.

Фотографии Виктории Силаевой

* * *

Контактный телефон: (495) 698-33-22 (Самутина Наталья)