Настоящая статья затрагивает ключевые вопросы коллективной монографии «Нова ли новая Россия?» [Шкаратан, Ястребов 2016]. Автор статьи признает уникальность и своевременность такой постановки вопроса и склоняется к позитивному ответу на него. Прошло 30 лет после начала перестройки. Куда пришла Россия? Удалось ли России достичь поставленных целей изменений или их вовсе не существовало? Логика статьи выстраивается вокруг обсуждения ключевых выводов коллег, которые, по мнению автора статьи, можно изложить в виде шести тезисов: 

1) недавняя социокультурная и экономическая динамика России характеризуется, скорее, трансформационными процессами, и транзитивный взгляд на них менее состоятелен;  2) Россия не является Европой, равно как и не является Азией, однако объединяет черты и того, и другого, представляя собой уникальную цивилизацию, и, следовательно, должна изучаться исходя из этого посыла;  3) в современной России сложился дуализм социальной структуры, который проявляет себя в одновременном существовании рыночных (или псевдорыночных) отношений и основанных на них неравенств наряду с этакратическими и сословно-слоевыми формами социальной стратификации;  4) все это обязывает авторов рассматриваемой монографии поддержать гипотезу о «колее», по которой катится Россия, находящаяся в зависимости от исторического пути развития;  5) обратная сторона медали заключается в том, что Россия развивает агрессивные формы рыночных отношений, следствием чего становится неудовлетворительным уровень человеческого развития, который едва достиг доперестроечных показателей;  6) как следствие, современная Россия испытывает негативные последствия агрессивных рыночных реформ и глобальных рисков неолиберализма и социального отчуждения, которые на них наслаиваются.  В полемике с этими тезисами автор статьи развивает следующие аргументы: Понимание сегодняшних изменений в современной России невозможно без оценки будущих перспектив экономического и социального развития, которые так или иначе связаны с вызовами постиндустриального развития.  Современная Россия стоит перед задачей перехода 2.0, которая предполагает постановку новой цели для большинства переходных обществ, – не просто достичь фазы постиндустриального развития (завершив в случае России «буксующий» переход предыдущей стадии), но и эффективно интегрироваться в информационную экономику посредством капитализации передовых технологических разработок, интеллектуальной собственности и уникальных компетенций. Эта задача требует разработки теории перехода 2.0 и более тщательного изучения опыта азиатских стран, осуществивших успешный переход к новой социально-экономической реальности.  Подобные задачи возвращают нас к вопросам о том, кто мы есть и насколько уникальны процессы, происходящие в России. Второй тезис данной работы состоит в том, что уникальный путь России – в построении демократической державы, интегрированной в европейский цивилизационный пояс. Основываясь на кризисных эмпирических оценках, автор статьи приходит к мысли о том, что этакратическая модель ценностно-нормативной системы, ренессанс которой наблюдается в последние годы в России, способствует установлению солидарности в обществе и обеспечению его гармоничного развития в условиях экономических шоков и внешнеполитической турбулентности. При этом державный характер национальной идентичности россиян не только не имеет ничего общего с принципами тоталитаризма и азиатского деспотизма, но даже противоречит им, основываясь на ценностях индивидуализма, равенства всех перед законом и вселенской справедливости. Таким образом, «цивилизационная колея» этакратии, скорее, является не проклятием России, а ее коридором возможностей для осуществления солидарности в обществе и мобилизации творческих ресурсов микросоциума с целью решения глобальных задач.  Несмотря на то, что на словах россияне отрицают все европейское, в вопросе макроидентичности они ассоциируют свои ценности с ценностями, близкими к европейским, – «люди своей профессии», которые «имеют схожие увлечения и взгляды на жизнь». Это является базисом ценностно-нормативной интеграции России и Европы, к которой наша страна оказывается ближе, чем к «великим» азиатским народам. Многое в этом направлении будет зависеть от действий национальной элиты, которая пока только изучает опыт технологической модернизации Азии.  Социальная структура России имеет глубокую доходную дифференциацию, которой не было в советские годы. Помимо прочего, данные многолетних исследований, в том числе выполненных в период финансово-экономического кризиса 2014–2016 гг., показывают, что в современной России уже в целом сложился средний класс, наблюдаются очертания низшего класса и андеркласса. Элементы этакратической системы стратификации наблюдаются лишь по отношению к тем редким слоям населения, которые имеют доступ к дефицитному властному капиталу, не затрагивая массовые слои населения. Отечественная социология по-прежнему испытывает дефицит исследований по проблематике рабочего класса. Отчасти этот пробел решен в рассматриваемой монографии в главе, посвященной проблеме прекариата в современной России, ключевым фактором которой являются ограничения в накоплении социального и культурного капиталов. Прекаризация труда и его включение в зону родовой рабочей силы становятся новой ловушкой («колеей») перехода 2.0, сопровождающего страны на пути постиндустриального развития.  Авторы выявили, что формальные уровни образования уже не являются тем фактором, который способен решить проблему прекаризации. Несмотря на выводы авторов монографии, последние данные говорят о том, что Россия достигла более высоких показателей человеческого развития, чем в советское время. Однако цена этого достижения – избыточность высшего образования и его неизбежная девальвация. Более того, качество человеческого развития остается по-прежнему на низком уровне, прежде всего в связи с замедлением темпов роста доходов и крайне низкими показателями (для индустриально развитых стран) в области здравоохранения. Россия по-прежнему не преодолела эпидемиологический переход, что сказывается на высоких показателях смертности от внешних причин и инфекционных заболеваний.  Главным риском (и «колеей») новой России является кризисный характер властных отношений, проявляемый в отказе в отчуждении власти от народа. Кризис власти представляет собой наибольшую опасность именно в обществах с этакратической моделью национального самосознания. Отчуждение верховной власти от народа в условиях, когда общество делегирует этой власти полномочия по осуществлению модернизации и легитимирует примат макросоциальных интересов над индивидуальными, может порождать дестабилизацию и раскол социетального целого. В России отчуждение власти от народа на протяжении 30 лет последовательно принимает форму неолиберальной политики, которая лишает население защиты от «невидимой руки рынка» и тем самым блокирует структурные реформы и перспективы России на успешный переход к постиндустриальному этапу развития. 

Статья посвящена разным способам описания этнических различий в законодательстве и политической практике. Сравнение законодательства на основе концепта «национально-культурной автономии» и подходов, основанных на понятиях «мультикультурализма» и «меньшинств», обнаруживает между ними много общего. Также сравнение практик в России и в других странах позволяет найти ряд параллелей. Этнические различия организуются и описываются в категориях «группы» и «культуры»; ключевым оказывается вопрос об отношении группы к территории; проблематика равенства в значительной степени сводится к вопросу о справедливой классификации и таксономии групп. Оказывается, что подобные подходы не имеют прямого утилитарного значения, но служат задаче выработки социально приемлемого описания окружающей общественной реальности. Эти наблюдения заставляют поставить вопрос уникальность или своеобразие России в области, именуемой «национальной политикой» или «этническими отношениями», и, напротив, говорить о локальных проявлениях глобальных закономерностей в восприятии и репрезентации этнического разнообразия.

Статья посвящена феномену периодических или постоянных общественных форумов, которые призваны представлять определенные этнические группы и которые формируются путем массовых выборов с открытым доступом. «Съезды народов» (далее – СН) связаны с темами нетерриториальной автономии, «участия» и представительства. В статье делается попытка объяснить разрыв между формальным значением и формальной легитимностью СН, с одной стороны, и ограниченной ролью, которую они играют на практике, с другой. За последние 20 лет в России можно назвать как минимум 13 стабильных и регулярно работающих СН. Съезды в основном представляют «титульные» национальности в республиках РФ. Чаще всего СН формируются в результате двухступенчатых выборов, на которых могут голосовать лица, относящие себя к группе и прочие заинтересованные люди.

Съезд в значении массового мероприятия обеспечивает дискуссию по ключевым общественным вопросам, формирует постоянные органы и массовое движение. Постоянно работающие центральные органы СН действуют в основном как лоббисты, побуждающие власти к определенным акциям (если они сами не управляются властями) или играют роль групп поддержки, или пропагандистского инструмента для официальных властей. Руководящие органы СН и местные отделения реализуют культурные и образовательные проекты и часто получают государственное финансирование.

СН показали себя в качестве жизнеспособных и устойчивых организаций; продемонстрировали гибкость в учреждении и работе; обеспечили возможность массового участия в дискуссиях и голосовании; смогли избежать основных трудностей, связанных с установлением цензов и критериев допуска для участников; стали мостом между властями и этническим активистами.

В то же время, реальные съезды не стали заметными на общенациональном уровне и остаются известными только региональным властям, горстке исследователей и своим непосредственным участникам. Также существует разрыв между формальной успешностью массового участия и представительства и практической эффективностью: расхождение может быть объяснено различием между символической и инструментальной политикой. СН могут быть легитимными в глазах их участников и официальных властей независимо от того, как они реально формируются и функционируют, поскольку они соответствуют определенным идеологическим представлениям и ожиданиям.

В статье в концентрированном виде изложены выводы исследовательского проекта по аграрным реформам в России, реализуемого автором в течение последних лет. Цель исследования — поставить постсоветский опыт аграрных реформ в сравнительный контекст для выяснения универсальных правовых, социальных и институциональных проблем, с которыми сталкивались реформаторы, а также определить адекватность и эффективность применявшихся ими технологий. В рамках сравнительно-правового и историко-социологического аспектов были сформулированы выводы по следующим направлениям: методы и источники исследования; новая интерпретация существа проблемы; аграрный вопрос как выражение кризиса легитимности традиционных форм землевладения в новое и новейшее время; аграрные реформы постсоветской России в сравнительном контексте; социальный механизм конфликта — переход от административного принуждения к гражданскому обществу в исторической ретроспективе; типология основных моделей реформирования аграрных отношений; главные трудности реализации реформ в переходном обществе (цикличность реформ); технологии аграрных преобразований; земельное законодательство в нестабильной правовой системе; аграрные реформы и демократический цезаризм.

Накануне присоединения России к ВТО наиболее критическую позицию занимали аграрии. Причины этого лежали на поверхности и сводились к неконкурентоспособности аграрной экономики на фоне хорошо отлаженной системы государственной поддержки зарубежных производителей. По прошествии двух лет имеет смысл обсудить, какие прогнозы бизнеса оправдались, а какие нет; что привнесло в практику бизнеса членство в ВТО; насколько бизнес и государственные органы научились использовать инструменты всемирной торговой организации для защиты интересов отечественных производителей. В статье изложены результаты исследования, основу которого составили полуформализованные интервью с руководителями аграрных ассоциаций и топ-менеджерами крупных агрохолдингов, поскольку именно они владеют информацией о динамике состояния отраслей. В статье систематизированы стратегии бизнеса накануне вступления в ВТО и в ходе адаптации к новым условиям, выявлены основные трудности адаптационного процесса.

В статье рассматривается административно-территориальное устройство России связи с сословной социальной структурой. Показано, что социальное пространство государства жестко структурировано и обладает инвариантными относительно политических режимов свойствами. Продемонстрировано, что организация социального пространства непосредственно определяет структуру власти и отношения между сословиями.

В статье рассматривается пока еще плохо изученная в России проблема альтернативной занятости в сельской местности. Дается краткий обзор рынка труда в селе – динамика занятости, ее отраслевая структура и изменения последних лет, качественные характеристики сельского труда, формирование неформальной занятости, стоимость труда. На основе сопоставления предельного продукта труда и фактической заработной платы формулируется гипотеза трудоизбыточности в селе. Если исходить из презумпции сохранения сельских поселений в России в существующем масштабе, то трудоизбыточность ведет либо к хронической сельской бедности, из которой мир пока не нашел путей выхода, либо к необходимости развития альтернативной занятости. Авторы формулируют понятие альтернативной занятости в контексте такой постановки задачи и на основе социологического исследования в Пермской области, проведенного в 2004 г. с их участием, делают небольшой анализ проблем формирования альтернативной занятости в селе.

Экономическая теория обычно исходит из того, что конкурирующие фирмы действуют независимо друг от друга. Экономическая социология, напротив, представляет конкуренцию как социальное действие, ориентированное на других участников рынка. Она предполагает, что между прямыми конкурентами, не вступающими друг с другом в экономические сделки, возникает сложный комплекс социальных связей, обеспечивающих общую устойчивость рынка. Принимая этот экономико-социологический подход, мы в то же время хотим избежать риска «пересоциализированности» концептуальных построений. Для этого положение о социальной укорененности действий конкурентов должно быть проверено эмпирически. Не менее важно изучить разнообразие существующих форм, в которых осуществляется межфирменная социальная координация. В данной статье предлагается классификация типов социальных связей между конкурентами и на основе оригинальной базы количественных данных выявляется степень распространенности и уровень интенсивности этих связей, а также анализируются условия, которые способствуют или, наоборот, препятствуют координации действий на рынке. Основным источником данных стал стандартизованный опрос 500 менеджеров розничных сетей и их поставщиков, проведенный осенью 2007 г. в пяти российских городах: в Москве, Санкт-Петербурге, Екатеринбурге, Новосибирске и Тюмени. Выборка включает представителей российских и иностранных компаний разного размера в продуктовом секторе и секторе бытовой техники и электроники.

Как и за счет чего живут люди, как они оценивают свою жизнь, как пытаются ее улучшить — все это вечно новые вопросы не толь­ко для социологии, но и для многих других наук о человеке и обществе. Трудно переоценить их актуальность для современной России, где большинство населения испытало катастрофическое падение уровня жизни, шок утраты прежних идеалов и столкнулось с необходимос­тью перестроить не только свою психологию, но и поведенческие стра­тегии. Уже проведено немало эмпирических исследований динамики материального положения россиян в период реформ; созданы удачные теоретические конструкции, интерпретирующие характер зависи­мости между условиями жизни и наблюдаемыми ментальными трансформациями. Много сделано и для изучения «реактивного» поведения россиян в ответ на перестроечный вызов, в частности, их социально-профессиональной мобильности. В продолжение и углубление этих исследований авторы предлагаемой Вашему вниманию статьи ставят перед собой задачу проанализировать коллизии взаимодействия всех ключевых элементов замкнутой триады: «бытие» (уровень жизни), «сознание» (сдвиги в системе ценностей и трудовых мотивациях), «поведение» (семейные и индивидуальные стратегии выживания).

В статье сравниваются ситуация с бедностью в России, других странах БРИК[1] и развитых странах, представляющих разные модели социально-экономического развития (Германия и Великобритания). Показано, что специфика ситуации с бедностью в той или иной стране может быть корректно проинтерпретирована только с учетом этапа исторического развития, на котором она находится. Выделены и описаны основные типы структурной бедности, свойственные разным историческим эпохам и экономическим укладам (прединдустриальная, индустриальная, постиндустриальная бедность), а также ситуации с ними в рассматриваемых странах. Дана краткая  характеристика причин бедности, вызванных не только структурными факторами, но также семейными и личными обстоятельствами человека. Показано, что специфика российской бедности на фоне остальных стран заключается в исключительной гетерогенности бедности в России и в своеобразии комбинации в ней различных типов и форм бедности при ведущей роли бедности индустриального типа и очень большой роли семейных и личных обстоятельств человека.

В статье дана комплексная количественная оценка бедности домохозяйств в России с помощью абсолютного, относительного и субъективного подходов. Анализируется динамика бедности за период с 1994 года по 2009 год с помощью данных РМЭЗ (RLMS-HSE). Уровень абсолютной бедности сократился с 50% до 22% за рассматриваемый период, тогда как уровень относительной бедности практически остается прежним. Согласно субъективному подходу, около двух третей населения России считают, что живут хуже среднего, и такие оценки достаточно стабильны. Данный подход, скорее, выражает восприятие уровня благосостояния, а не его количественную оценку. Наибольший риск попадания в группу бедных имеют семьи с детьми. Специфичной для России является категория «новых бедных» – семей с 1–2 детьми. Доли городских и сельских бедных сравнялись в последние годы. К наиболее неблагополучным регионам относятся Волго-Вятский и Западно-Сибирский. Таким образом, полное представление о бедности может быть дано только с учетом ее структурной и региональной специфики.

В статье на материалах общероссийских репрезентативных исследований Института социологии РАН представлены результаты анализа изменений восприятия бедности и не- равенства в общественном сознании россиян. Показано, что эти изменения отражают объективные тенденции эволюции соответствующих явлений в России в период с начала 2000-х годов до начала нынешнего экономического кризиса. Если говорить о бедности, то в числе этих изменений следует назвать прежде всего сокращение масштабов бедности и изменение ее причин, трансформацию в силу этого отношения россиян к бедным, вы- теснение этой проблемы на периферию общественного сознания. Если же говорить о не- равенствах, то главными тенденциями динамики в этой области выступают изменение сравнительной значимости основных типов социальных неравенств, их углубление, обо- стрение восприятия проблемы неравенств населением и ее выдвижение на первый план на фоне смягчения ситуации с бедностью. Эти тенденции не изменил даже начавшийся в 2014 г. экономический кризис, резко увеличивший численность бедных. 

В статье на основании социологических исследований анализируются социальные процессы в постсоветском крупном индустриальном центре. Основное внимание уделяется экспансии домашних приватных форм культуры в публичную жизнь. Характеризуются тенденции социальной атомизации горожан и их последствия в политической и общественной сфере. Анализируются особенности политических практик, образующих воображаемые сообщества социально слабых горожан. Формулируется гипотеза о значимости патерналистских техник для поддержания социального мира в условиях растущей экономической поляризации и культурного раскола.

«Будущее будет гораздо хуже, чем нам бы хотелось, но гораздо лучше, чем оно могло бы быть», – заметил современный российский писатель. Много мудрости в этой формуле. В ней есть и ирония по поводу наших чаяний, и понимание таинства рисков, и, главное, доверие к будущему. Но для разработки стратегий на государственном, корпоративном, личностном уровнях этот афоризм ценен как стартовая позиция, но не как методология, тем более технология стратегического управления в современном мире. Важнейшим элементом такой методологии выступает осознание: 1) существа стратегического процесса; 2) цикличности исторической эволюции соответствующих социальных систем и их «зависимости от избранного в прошлом пути», 3) спектра возможных в будущем траекторий эволюции России и внешней среды. Статью (или тему, или интервью) можно обсудить на авторском блоге http://www.ageev.net.  

В настоящее время исследования многодетных семей формируют достаточно ограниченный взгляд на эту социальную группу, поскольку не учитывают ее внутреннюю гетерогенность. Между тем многодетные семьи могут различаться как в категориях родства, так и в структуре семейных отношений. Анализ основных социально-демографических показателей, используемых для описания многодетных семей, показывает, что они не являются однородными и могут различаться по таким признакам, как количество детей, интервал рождений и стабильность брака. Настоящее исследование основано на данных опроса 502 многодетных семей в нескольких регионах России. С помощью иерархического кластерного анализа на основании показателей, отражающих вариативность рождаемости и паттернов брака, в исследовании выявляются типы многодетных семей. Также авторы определяют ключевые причины их формирования и устойчивости. В исследовании обнаружены 5 устойчивых моделей, характеризующих следующие типы многодетных семей: планирующий, традиционный, новый религиозный, формальный и многодетность в повторном браке. Выделенные типы дополнительно различаются с помощью факторов, определяющих рождаемость и брак: образование, религиозность и параметры социальных сетей. При объяснении моделей многодетных семей особое внимание уделяется социальной составляющей религиозности, способствующей стабильности брака и увеличению рождаемости.

На протяжении нескольких десятилетий после Второй мировой войны население России непрерывно росло. В 1955 г. была восстановлена его довоенная численность (111,4 млн в начале 1941 г.), а к 1992 г. она увеличилась еще на треть, достигнув 148,7 млн человек. После 1992 г. население России сокращается. Что будет происходить с населением России в дальнейшем? Численность населения зависит от трех главных демографических процессов: рождаемости, смертности и миграции. Каков возможный ход каждого из этих процессов в течение ближайших 50 лет? Чтобы ответить на этот вопрос, в Центре демографии и экологии человека был выполнен аналитический прогноз. Одна из его целей заключалась в том, чтобы очертить как можно более широкий диапазон изменений численности населения России, возможных в течение предстоящих пяти десятилетий.

В статье проанализированы основные вехи аграрной политики России в 2000-е годы: Приоритетный национальный проект «Развитие АПК» (2006-2007 гг.), Доктрина продовольственной безопасности РФ (2010 г.) и присоединение России к ВТО (2012 г.). Фактически, речь идет о политике как создании новых формальных рамок деятельности. Показано, какие идеи привнесли в реальную аграрную политику эти новые формальные рамки, что удалось воплотить в виде реальных экономических процессов, а что осталось лишь бумажным проектом. Но главная задача статьи – понять, стали ли эти события звеньями одной цепи реформаторских усилий по развитию аграрного бизнеса страны или, взаимно противореча, перечеркивали ранее накопленные достижения.